Метамфетамир
Название: Метамфетамир (с)
Пейринг: Крис/Чунмён
Жанры: AU, Ангст, Дарк, Драма
Рейтинг: PG
мир в гротескевечер
Чувство потери нависает над городом свихнувшимися от дождя тучами и, намокнув, падает ничком на холодный асфальт, растекается грязной лужей, как загустевшая кровь из прошибленной головы. Ссадина на нижней губе пульсирует, слегка разорванную кожу неприятно пощипывает, словно недавно он натирал рот крапивой. Холодный ветер слизывает с бледных щек капли дождя и остатки соли, сушит кожу, стягивая ее в фальшивую маску безразличия. За ней крошится безысходность.
Впервые за год пустота кажется оправданной, без преувеличений - оправданной и настоящей. Впервые выть хочется настолько сильно, не про себя, а вслух, и только люди, проходившие мимо, останавливают, оберегая его голосовые связки от попытки разорвать их бесконечным криком. От попытки превратить гланды в кровавое месиво.
Ветер следит за ним, подхватывая пальцами капюшон куртки и накидывая на голову. Крис с остервенением мотает головой, стряхивая с себя ненужный капюшон, словно тот сшит не из ткани, а сухожилий животных. Даже запах гнили чувствуется, правда, не от мертвых тушек, а от спрятанных в землю листьев, которые разлагаются с каждой каплей дождя. Голова замерзла и жутко болит, уши горят из-за холода, а в барабанных перепонках отбивают глухой звон старые колокола, словно стрелки часов отсчитывают последние дни.
Иногда, когда становится очень плохо, можно позволить одну-единственную глупую мысль – например, хотеть сильно замерзнуть, заболеть менингитом и умереть. Так просто. Два пассивных действия и одно последствие. Смерть вообще кажется самым безобидным последствием. Тем более, когда жизнь разбита самым дорогим на свете человеком так же, как губа, на которой кровью подсыхает обида. Интересно, а Чунмён думает о смерти? Обоим стало бы проще...
Несправедливость оседает в желудке, выворачивая его до тошноты. Боль гиперболизируется до размеров Вселенной, взрываясь галактиками на миллионы потухших звезд, которые скатываются углями под кожу, кажется, проникают в кости. Боль гиперболизируется так, что понять, где болит уже практически невозможно. Болит все. Мир в гротеске выглядит как сухая старая кожа через лупу. Глубокими трещинами.
Кто-то невидимый выжимает из туч ливень, на длинных ресницах копится целый океан, скатываясь по лицу и подбородку на толстовку, которая прилипает к телу, как вторая кожа. Каждый шаг – искажение луж, в которых отражается только пасмурное небо, словно скопленный на асфальте дождь фильтрует отражение от людей и домов. Каждый шаг – как в темноте: неуверенно ступать, проверяя поверхность носком ботинка, боясь свалиться в пропасть. И так из пропасти в пропасть, не понимая, почему между ними нет остановок для передышки.
Каждый шаг длиною в день.
Жизнь Криса - это более восьми тысяч проделанных шагов. Знать бы еще, куда так спешить, когда впереди, возможно, в два раза меньше, если повезет, то в четыре, а если очень повезет, то шаги закончатся уже на этой неделе. Останавливаясь перед очередной проезжей частью, больше всего на свете хочется сделать тот самый шаг, бросив свое тело в гулкий механический поток на растерзание оформленному в систему металлу. Отдаться судьбе прежде, чем она снова сделает подлую подножку. Закрыть глаза, шагая вперед и думать, что резиновые шины колес – последняя боль, которую он почувствует, прежде чем не чувствовать вообще ничего. Но не получается, потому что боль Криса - Чунмён. Отказаться от нее, значит, отказаться от Сухо. А от него Крис не может отказаться.
Дождь к вечеру прекращается, ветер затихает.
Крис прижимает карман толстовки к левому боку, опустив глаза в асфальт. Параноидальное чувство заставляет сгорбиться в позвоночнике, словно каждый человек проникает взглядом в сущность Криса, сканирует, прозорливо обнаружив, что течет в его крови, о чем он думает и что сейчас лежит в его кармане. Они не смотрят, на самом деле, но так всегда представляется.
ночь
Кажется, ветер умирает, как только солнце скатывается за горизонт. Не слышно его размеренного дыхания, воздух сжат до предела, будто атмосферная оболочка треснула, пропуская солнечное ультрафиолетовое излучение. На ладони Чунмёна рассыпан сероватый порошок, похожий на горстку пепла. Он вытягивает руку вверх, словно пытается скормить порошок небу, которое чернеет, хмурится тучами, не принимая в себя эту гадость. Если бы ветер был жив, он бы вдохнул порошок в себя, не отказываясь от того, чтобы стать чуточку счастливее.
Счастье в граммах, все очень просто.
Но даже небо правдивее, чем это счастье.
Чунмён не успевает испугаться, когда его подхватывают на руки и снимают с выступа балкона. Метамфетамин летит вниз с пятнадцатого этажа, не задерживаясь в воздухе и не подхватываясь ветром, летит, как летел бы труп, стремительно. Только над асфальтом замирает на секунду, словно высушенные солнцем листья деревьев, затем ровно ложится, впитываясь в бетон кристаллами, потерявшие свой белый цвет, когда Чунмён смешал их с сигаретным пеплом. Крис относит его в комнату и усаживает на кровать. Кровь на разбитой губе Криса подсохла, превратившись в тонкую темно-бордовую корочку. Кажется, это Чунмён его ударил. Он уже не помнит. Прошлое кажется таким же нереальным, как будущее.
Крис, не говоря ни слова, стягивает с Чунмёна два старых свитера, хватает за запястье левой руки и проводит по скрытым за синяками линиям вен. Двумя пальцами растирает кожу, чтобы кровь ожила, затем завязывает над сгибом локтя резиновый жгут рифовым узлом. Чунмён давно не чувствует боли: нельзя почувствовать то, чем ты живешь.
Вытащив из левого кармана толстовки шприц и сняв с него колпачок, Крис сбивает на игле жидкость, не проверяя наличие в нем воздуха. Чунмён наблюдает за бледно-синими пальцами Криса - такими бледными и синими, словно их держали в морозильнике, - которые пытаются прощупать вену. Пальпируется только передняя стенка сосуда, сама линия не прослеживается и не выступает на коже. Направляя иглу практически наугад, Крис вводит ее в зафиксированное глазами место. Все на автомате, будто он несколько лет проработал врачом. С одним единственным пациентом.
После медицинской процедуры далеко немедицинского характера, Чунмён ложится голой спиной на простынь, закрывая глаза и потирая веки круговыми движениями. Скоро мир в его голове изменится - станет ярче и пусть без смысла, там очень хорошо, словно он умер.
Крис надевает на шприц колпачок и кидает его в угол комнаты на уже прилично собранную кучу старых шприцов. Находит в тумбочке пакетик с порошком и, сняв с себя толстовку с футболкой, ложится рядом с Чунмёном. Сейчас мир в голове Криса тоже станет лучше. Никаких радуг, бабочек и прочих мифических существ, там утопия. Совершенный мир без чувств. Крис стряхивает содержимое пакетика на впалый живот Сухо, параллельно пробегаясь пальцами по ребрам. Скелет, обтянутый кожей, вот ты кто, Чунмён. Слышишь? Наглядное пособие по анатомии или совершенный каркас для модельных вешалок.
Крис проводит по белой дорожке кончиком языка, слизывая кристаллы с тонкой кожи Чунмёна, которая кажется совсем прозрачной. Гадко. Реальный мир рушится на глазах из-за того, что они каждый день на несколько минут создают новые, другие идеальные миры, там, где лучше - место, которого нет. Сухо сейчас не чувствует на себе тяжести чужого тела, не реагирует на прикосновения, в его сознании нет Криса.
день
Проснувшись, Чунмён еще целый час лежит пластом в постели. Тело такое тяжелое, что, кажется, если приподняться, то сорвется вверх только душа. Сколько она весит? Двадцать один грамм, кажется. Это на девять граммов меньше, чем метамфетамин в пакетике. Даже смешно - у людей очень дохлая душа, которая поместится в маленький целлофановый пакет. Думать о нынешнем состоянии совершенно не хочется, поэтому Чунмён думает о том, что вечером будет лучше. Точно будет, если рука не отвалится. Синяки не заживают, вены становятся неконтурированными, не просматриваются и не пальпируются, а кончики пальцев на этой руке немеют, словно в них застывает кровь.
Когда Чунмён встает из постели, он замечает то, что Крис сидит на полу, прислонившись спиной к кровати. Голова склонена к коленям, пальцами зарылся в жидкие пряди тусклых волос. Когда-то они были цвета спелой пшеницы и ярко блестели на солнце. Чунмёну нравилось вдыхать в себя запах любимого шампуня Криса с экстрактом облепихи, хотя он не любил облепиху. Но от нее не сводило желудок, как от порошка. Услышав скрип половиц и обнаружив, что Сухо проснулся, Крис не меняя положения, тихо говорит. Как-то очень тихо.
- Я устал, - голос сиплый, будто горло простужено. Чунмён садится обратно на кровать и слушает, не перебивая. - Устал жить так...искать постоянно деньги, обворовывать свою мать, чтобы купить тебе дозу. Устал притворяться, что все нормально, все так и должно быть...что мне так нормально. Раньше же было по-другому. Что изменилось?
- Знаешь, - Чунмён растягивается на постели, приваливаясь щекой к простыни, которая пахнет на удивление чем-то стерильным. - Иногда я мечтаю, чтобы вместо мета ты вколол мне воздух. Я даже представляю себе, как кровь начинает пузыриться, закупориваться и лопаться кровяными таблетками. Мне будет больно всего несколько секунд...
Крис резко поднимает голову и поворачивается лицом к Чунмёну. Тот лежит, словно не дышит, словно давно мертв. Возникает очередная глупая мысль - а трупы разговаривают? Крис мотает головой, сваливая все на действие вчерашнего мета. Поднимается на ноги, чтобы лечь напротив Чунмёна и ждет, пока тот на него посмотрит. У Сухо в глазах давно нет жизни.
- Хочешь, чтобы я убил тебя? - Крис пугается собственного серьезного тона. Он об этом не думает. То есть иногда...нет, конечно, совсем...редко.
- Освободил..? Я сам не могу. Это как...ты живешь и знаешь, что хуже уже не будет, а потом все равно случается что-то намного хуже предыдущего. Со смертью так же. Думаешь, что станет легче, когда умрешь, потом думаешь, а вдруг еще хуже? Я боюсь...сам.
Крис утыкается лбом в плечо Сухо и шепотом произносит:
- Я тебя ненавижу.
Ненавидит за то, что Чунмён потерял смысл жизни, а Крис нашел его в Чунмёне. Самый простой круг. Но даже круг где-то замыкается.
ночь
Крис продает мамин золотой браслет и покупает один шприц и один пакетик. Когда он приходит к Чунмёну домой, тот сидит на кухне и вырезает ножом линолеум до кирпичной кладки. Словно сдирает с пола кожу. Сейчас Крис повторит то, что делал вчера, позавчера, полгода назад, год. Все по пройденной схеме. Он уже наизусть знает, что такое парентерально, метедрин, сондрокс, тонедрон, тромбофлебит. Ни одно из этих слов не делает его умнее. Он просто их знает.
Возвращаясь домой, Крис представлял себе, что вводит в вену Чунмёна двойную дозу мета. Сердце Сухо тут же среагирует...смерть будет похожа на инфаркт миокарда. Но он делает все правильно, даже аккуратнее, чем вчера. Это их последний выход в утопию. Крис стряхивает порошок на ребро ладони, прихватывает его губами и прижимается к губам Чунмёна. Формула поцелуя - C10H15N.
С наступлением прихода, обоих дезориентирует в потоке жизни. В их головах творится что-то немыслимое, что-то приятное, то, что они сами не понимают. Мир, где есть все и нет ничего.
- Мне холодно. - Крис обнимает Чунмёна, но понимает, что так его не согреть. Он не теплее двух шерстяных свитеров. Крис поднимается и подходит к газовой плите, стоит перед ней очень долго. Сухо в это время продолжает сдирать с пола линолеум, наверное, у него чешется рука, но почесать нельзя. Иначе, инфекция. Но эта предосторожность уже ни к чему. Включив все конфорки и не зажигая огонь, Крис садится на пол, притягивает Чунмёна к себе, отбирая у него нож и укладывая его голову к себе на колени.
- Помнишь в прошлом году мы собирали университетом деньги на операцию парню с раком легких. Он ведь все равно умер, операция бы ему не помогла.
- Да...наверное. - Крис наклоняется к лицу Чунмёна, ловя пальцами слезу, что скатилась на висок. Его глаза тоже слезятся, а на языке вяжет так, словно он лизнул недавно кислоту.
- Жаль, что нельзя поменяться жизнью с кем-то, кто хочет жить, но не может, правда?
- Да, - машинально отвечает Крис. Уже почти не больно. Разрываясь между двумя мирами, проще покинуть оба, в последний раз думает он.
Когда легкие наполняются газом, приходит успокоение.
Жизнь обрывается в полночь.