Крис/Сухо, Кёнсу
NC-17, PWP, OOC, angst, dark
закончен
часть 1часть 1
Последние несколько месяцев до дебюта Сухо отмеряет не временем, а стратегиями и планами. Превращается из человека в идеально разработанную программу с шифрами и двухзначными кодами. Одним словом – механизм. Двумя - движущая сила. Другими – дисциплина, устойчивость, беспроигрышность. Нацеленность на совершенство. Но только последние несколько месяцев, потому что с новой недели все летит к чертям. Сбой в системе до обнуления кодов - его и Криса назначают лидерами в своих подгруппах.
Ни одна программа не может работать складно, если в ее структуру проникает вирус, захватывающий своими кодами, стирающий имеющиеся шифры, меняя их на свои. И если Чанёль вирус счастья, то Крис – убийственный вирус, чьи действия направлены на полное уничтожение Сухо. В духе соперничества, на грани идиотизма. Быть лидером - быть лучшим, а быть лучшим лидером – быть всем. Чуть ли не Богом. Вечная идиома.
Крису ничего не стоит унизить Сухо прилюдно, то есть перед остальными мемберами, скрыв свои острые и обидные слова за шутками, которые остальные находят смешными. Чунмёну совсем несложно улыбнуться и посмеяться вместе со всеми в ответ и придумать какую-нибудь несусветную чушь на мерзкий выпад со стороны второго лидера. Только это совсем не значит, что внутри зеленые ультрафиолетовые буковки у с т о й ч и в о с т ь не разлетаются по всей изломанной вдоль и поперек системе. Чунмён ненавидит Криса больше, чем Северная Корея Южную, но умеет сдерживать себя последними линиями черных штрих-кодов.
Становится намного хуже, когда словесные унижения перетекают в тактильные. У Криса перед совестью бетонная стена, поэтому он либо не видит разницы между «хорошо» и «плохо», либо игнорирует то, что она бьется в поверхность, разбивая камень до глубоких трещин. Чунмёну никогда не было так стыдно, даже на свою первую неоднозначную реакцию на девушку из параллельного класса. Потому что на девушку – правильно, с Крисом – системная ошибка.
Уфань ловит его после репетиции и, хватая за руку, заталкивает в первую попавшуюся по пути комнату. То ли подсобка, то ли заброшенный кабинет – не понять. Есть и письменный стол, и куча швабр с ведрами, и старая пишущая машинка. Чунмён задерживает дыхание, когда обонятельные рецепторы щекочет ветхость, пропитавшая воздух десятками лет. Он сдерживает кислород в легких, глаза слезятся, из-за неприятной встречи затылка со стеной, на щеках оседает пыль, которая крошится комочками грязи - капли слез вырисовывают линии по коже. Волосы на макушке и ниже окрашиваются в белый. Побелка.
Крис одним движением стягивает с Сухо спортивные брюки вместе с бельем и накрывает ладонью вялый член, который медленно, но верно начинает реагировать на уверенные прикосновения. Чунмён дергается, как от электрошокера, подзаряженного высоковольтным зарядом. Наверное, ночь в Сеуле сейчас самая темная в этом году, потому что все электричество перекочевывает по нервам Сухо.
Нервная система трещит по швам. Он пытается отпихнуть от себя обнаглевшего в разы Криса, но тот сильнее, жалкая попытка вырваться предотвращается сильным захватом тонкого запястья. Далеко не нежно, но аккуратно Уфань поглаживает головку уже полностью вставшего члена второго лидера, которая увлажняется смазкой и темнеет. Чунмён готов выть от досады, обиды на себя, свое тело, которое так несправедливо реагирует, на Криса, который - ублюдок - нашел способ зацепить и унизить побольнее. Прикусив губу до металлического привкуса, но без истязаний кожи до крови, Сухо вжимается спиной в стену, мечтая расщепиться на миллиарды молекул и слиться с поверхностью. Крис надрачивает сначала медленно, постепенно ускоряет темп, затем и вовсе останавливается, издевательски обхватывая пальцами основание и сдерживая приближающийся оргазм. У Сухо подгибаются колени, тело бросает в необъяснимый собственному мозгу жар, внизу живота стягивает неимоверной давящей болью. Система, не успевшая окончательно перестроиться еще с прошлых разов, рушится на глазах. Уфань резко проводит вниз-вверх по стволу, позволяя Сухо кончить.
Победная усмешка. Чунмён понимает, что это негласное 1:0 в пользу вируса.
Быстрая переустановка атакованной разрушающими кодами программы. Перезагрузка. Новый режим.
…
Сухо долго не может решиться на что-то ответное, потому что Крис перешел грань дозволенного по нравственным меркам, а у Чунмёна есть…были принципы. Были, потому что с новым режимом принципов нет так же, как стыда. Криса забавляет попытка Сухо ответить аналогичным выпадом, но смех теряется в первом заглушенном стоне, когда чужие губы обхватывают головку его члена. Горячий язык Сухо скользит по пульсирующей вздутой венке без брезгливости, хотя раньше казалось, что от такого будет тошнить. Технически или теоретически – 1:1. Потому что единственное, что придерживает Криса на ногах – это Чунмён; потому что это его язык, губы вытворяют то, от чего губы Уфаня раскрываются для рваных выдохов, а дрожащие пальцы стискивают чужие плечи. Когда Чунмён не сплевывает сперму и поднимается на ноги, Крис опускается на пол и закрывает руками лицо. Победа Сухо завуалирована за его же поражением. Чунмён глотает вязкую жидкость, не морщится от слегка терпкого солоноватого вкуса, быстро запирается в душевой, терзая свое тело ледяными струями воды. Когда встает после минета другому парню…где произошла ошибка? Чунмён ударяет кулаком в кафель, разбивая костяшки пальцев.
Снова перезагрузка. Смена режима на совершенно новый. Ошибка все равно не найдена.
…
Чунмён не помнит, с чего все началось и не понимает, почему все продолжается. По-прежнему 1:1. Счет не меняется, потому что стабильно ничья. Привычная то ли подсобка, то ли старый кабинет, привычный стол, секс по-быстрому в стиле офисных сериальных штучек. Досадить друг другу превращается в наваждение, соперничество из идиотизма перетекает в шизофрению. Изначальная цель, о которой никто из них рассказать конкретно не сможет, забывается под ласками, стонами, прикосновениями. Чунмён не видит смысла в происходящем, но пытаться что-то прекратить кажется слишком сложным. Очередная переустановка, адаптация к новым кодам и шифрам… Легче работать по старой, пусть и очень пошатанной системе. Пока ее не расшатает словами, брошенными между делом, совершенно внезапно.
- ...даже тем шлюхам я платил сто пятьдесят долларов в час, а с тобой бесплатно. - Крис возвращается к таблоиду 1:1, видимо, решив, что пора сменить одну цифру в свою пользу.
- Я заплатил бы тебе, но ты свое не отрабатываешь. - Чунмён мысленно выворачивается наизнанку, чтобы сказанное не оказалось слишком явной попыткой себя защитить. В таких делах нужно не защищаться, а самому бить, да посильнее. Хотя Чунмён не знает, бывает ли Крису больно. Боги, пусть и самозванцы, умеют только причинять. Чинить и чувствовать не умеют.
Крис поджимает губы, понимая, что снова ничья.
Сухо удается выдохнуть пыль, собранную с ненавистной комнаты за все дни пребывания там, когда вторая подгруппа отправляется покорять Китай. Чунмён лишь надеется, что в следующую их встречу не будет никаких сбоев системы, все вернется на прежние места, где нет крайней степени идиотизма, непризнанных Богов, а счет перестанет быть показателем собственного превосходства.
часть 2часть 2
После дебюта обеих подгрупп Крис и Чунмён видятся очень редко. За всеми делами совместный идиотизм на двоих приглушается, но зигзагами, словно кто-то невидимый вырисовывает синусоиду, где главными точками являются «адекватность», когда они по разные стороны и на приличном расстоянии друг от друга, и «помутнение рассудка», когда бок о бок на различных пресс-конференциях.
Каждый раз, стоит только Сухо увидеть Криса, он зависает как старый, много раз разобранный, компьютер. Внутри то ли потухает, то ли мигает новыми непонятными шифрами. Чунмён уже не отрицает, что счет давно победно на стороне Уфаня, пусть второй лидер об этом не догадывается. Что бы не произошло, всегда будет два, три, восемь, десять в пользу Уфаня, потому что Сухо, кажется, влюбляется. Или…хотя тут без или. Влюбляется беспричинно, неожиданно для себя, постоянно мысленно разбиваясь в истерики – почему в Криса? Разглядеть что-то, за что вообще влюбляются, за красивой внешностью не удается, поэтому приходится смириться и просто попытаться не выглядеть на его фоне еще большим идиотом.
Поддерживать систему в рабочем состоянии опять хватает до определенного времени. Мемберы группы редко встречаются, поэтому каждый совместно проведенный день на вес золота, а каждая совместная фотография - на целое подземелье Гринготтс. Чунмён изо всех сил старается выдавить из себя что-то наподобие улыбки, когда его насильно усаживают на колени Криса и заставляют смотреть в камеру. Счастье на объектив – очень дешево. Пальцы Уфаня сжимают его талию крепко и больно. В воображении почему-то плывут странные картинки, словно сейчас из его костяшек выступят острые металлические когти, как у Росомахи, и вонзятся в тело Сухо, разрезая напополам. Он и чувствует себя напополам. Одной частью рядом с Крисом, второй - топится на глубине собственного подсознания, потому что слишком близко, чтобы не задержать дыхание и не мечтать ускорить время и этот момент. Пронести себя сквозь чувства безысходности - нравится же эта близость, несмотря на то, что лживая.
Сбой в системе чаще всего происходит по одной и той же ошибке. Чунмён выдумывает тысячу и одну причину почему они оказываются с Крисом в его комнате, почему запираются на замок и, словно обезумевшие, срывают друг с друга одежду. Свою причину он знает, что движет Крисом – загадка. Все предельно ясно, конечно, но верить в то, что Уфань возвращается снова к тому, с чего они начали, наивно не хочется.
Легкие сжимает газом – Чунмён просто не способен выдохнуть собравшийся кислород, который бросается по кровеносным протокам и закупоривается по пути, не достигая мозга. По пройденной схеме, не пытаясь что-то изменить, хотя конечный пункт известен – всплывающий красный значок.
Сухо подчиняется, лихорадочно пряча страх за закрытыми глазами и дрожащими ресницами. Этого не хватало – Криса, его поцелуев вдоль позвоночника, пальцев, обжигающих кожу, словно на кончиках закреплены инфракрасные спирали, готовые в любую секунду раскалить до предела, разорвать, добраться до сущности. Чунмён сгибает руки в локтях, упирается лбом в кулаки, пряча дыхание в подушку. Прикусывает уголок ткани, сильно жмурит глаза, чувствуя в себе чужие пальцы. Крис растягивает медленно, получая удовольствие от нетерпеливого трепета, исходящего от человека под ним. Чунмён не уверен, что для Криса он человек по имени, скорее всего, просто человек с маленькой буквы. Или еще проще – маленький человек.
Секс - всегда унижение, потому что один подчиняет, второй подчиняется. Но это уравнивается, если за гранью подчинения вычерчивается новая линия – равноправие. Между ними такого нет - слишком много покорности и смирения со стороны Чунмёна, слишком много желания обладать со стороны Криса. Наверное, жалкое зрелище, видеть, как Сухо ломает напополам собственным неумением отказать.
Крис прикусывает губами кожу на лопатке Чунмёна, скользит выше к изгибу шеи, оставляя красноватые следы. Чунмён прогибается в пояснице, ощущая невыносимую раздирающую боль, когда пальцы сменяются твердым от напряжения членом. К такому лучше не привыкать, потому что боль всегда будет разной, все зависит о движений. В неторопливом темпе, Крис входит в податливое тело на всю длину, не останавливаясь. Ломает систему собой, своим существованием, присутствием в жизни Сухо. Вгрызается вирусной хваткой, перекрывая все пути к отступлению неизвестными паролями.
Движения Криса до предела, до нижней точки на спидометре, медлительны настолько, что Чунмён еще несколько дней будет чувствовать его в себе. Непередаваемое удовольствие, такое сладкое, с легкой примесью горьких невыплаканных слез. Плакать - чересчур по-детски, по-девчачьи, слабость. Легче убивать себя на тренировках, растрачивая всю энергию на отработку танцев, разбиваться о спертый пыльный воздух, зарабатывать синяки и ушибы, чувствуя болезненные ломки в суставах и мышцах; умирать при приступах бессонницы, которая тихими конвульсиями мыслей встряхивает избитое тело. Все легче, труднее - вспоминать о Крисе.
Сухо слышит скрип собственных зубов, челюсть сжата, а от костей в черепной коробке отбивается «только не вслух, только не застонать». Крис, не прекращая двигаться по-прежнему тягуче, зарывается пальцами в его волосах и, хватаясь за них, тянет слегка на себя. Губами скользит по влажным скулам, задевает уголки губ Чунмёна, играется, словно с тряпичной куклой. Поцелуй – запретный плод, табу. «Нет» – с заглавной буквы. Поцелуи и объятия для романтиков и влюбленных. Это то, что делает людей ближе, скрепляет их невидимой нитью, скрывающей от чужих глаз. В общем, не для них.
Чунмён отворачивается, не в силах больше терпеть шепот, который осколками врезается в кожу щек и шеи. Голос Криса тихий, слегка басовитый, скручивающий внутренности ледяным металлом. Сухо не вслушивается, потому что боится снова услышать отрезвляющие слова.
С каждым проникновением длинная цепь одного механизма разъединяется на детальки. Крис ускоряется, но движения плавные, легкие, не приносящие физической боли, отчего больнее в несколько раз. Чунмёну мало того, что есть – он подстраивается под Уфаня и движется ему навстречу. Судорожные вздохи заглушаются за вздохами Криса, поэтому уже не страшно раскрыться. Временное забвение, можно без притворства. Хаотично, рвано, глубоко в себя. Из губ Чунмёна вырывается стон, когда он чувствует на своей плоти, изнывающей от прикосновений, пальцы Криса. Все движения под один темп. Барабанные перепонки блокирует, на несколько секунд отдается только гул собственного сердца. Сухо устало падает щекой на подушку, глотая ртом воздух. Крис падает сверху, проводя пальцами линию от коленки до тазобедренной косточки. Когда дыхание уравновешивается, сердце не истерит, словно крик, он переворачивает Чунмёна лицом к себе, разводя колени в стороны.
Ночь парадоксально бесконечна всего на одну ночь. Чунмёну сложно собрать все в одну картину, но он помнит темные, практически черные глаза Криса, в которых отражается беззвездное небо, его пальцы на каждом участке тела, губы, обходящие губы Сухо, и щемящее чувство неудовлетворенности. Потому что это не то, что нужно. Нужен Крис, а не его проекция с одной лишь функцией - доломать.
…
Когда игнорируешь всплывающие сообщения об ошибке, рано или поздно системе надоедает предупреждать, и, она просто отключается. Чунмён на утро чувствует себя истощенным до последней капли крови, до последней мысли, но все это круговоротом возвращает на исходное положение – кровь циркулирует с удвоенной силой, а мыслей в голове столько, что хватит на все население Сеула. Он не может объяснить то, что чувствует, когда вместо Криса обнаруживает пресловутые зеленые банкноты американского происхождения в количестве «отсчитать за шесть часов». Продажным, учитывая область их деятельности, быть привычно, но почему-то привычка никак не помогает сердцу, в которое проникает всего одна тоненькая иголка, выпрыскивая из наконечника огромную дозу яда. Парализует, даже не бросает в дрожь, как обычно. Состояние под кодовым названием «никак». И он – ничто.
Как бы ни хотелось, приходится выползти из своей иллюзорно крепостной обители, чтобы проводить половину группы обратно в Китай. Сухо с отвращением проводит пальцами по шее, ключицам… Засосы – доказательство подчинения и стопроцентного унижения. Он надевает толстовку и, поднимая замок до подбородка, случайно защемляет кожу собачкой. Всего одно неправильное, выбитое из строя, движение – спусковой крючок. Он упирается лбом в зеркало, надеясь на то, что на улице идет дождь, крыша над головой внезапно исчезла, а собственное отражение искажается не его слезами.
У Криса красивая улыбка, когда он улыбается, забывшись об образе строгого лидера.
У Чунмёна красные из-за тяжелой ночи и соленой жидкости глаза и деньги, спрятанные под подушкой.
Крис, когда Сухо заходит на кухню, никак не меняется в лице, продолжая что-то рассказывать Чанёлю. Если призраки умеют чувствовать, то сейчас Чунмён понимает их как никто другой. Невидимка, бесплотная оболочка, которой, чтобы заметили, нужно сделать что-то из разряда вон выходящее. Он отсчитывает секунды до отбытия второй подгруппы, потому что это пытка – столько взглядов мимо и один победный. Чунмён не знает, чем ответит в следующий раз. Не знает, будет ли следующий раз. Знает только то, что отвечать не хочет.
Можно бесконечно много обновлять систему, встраивать или менять новые детали, вшивать лечащие коды, но вечного двигателя не существует. И системы не вечны.
часть 3часть 3
После.
Иерархично: понедельник, вторник, среда, далее по списку - вниз к нулевой точке. Не финиш, а болотистое дно, в котором просто так не утонуть, не с первого раза. Будет заглатывать постепенно, причем заученно, будто профессионально, отбирая самый лакомый кусочек – истерзанную душу. А слабое тело не нужно. Никому.
Иерархично – от человека к механизму, из механизма в поломанную игрушку. И ни капли иронии.
Чунмён игнорирует собственный постоянно возвращающийся взгляд на деньги, разбросанные в спешке на тумбочке. Одна шестая часть, подаренная Крисом. Использованных частей, на самом деле, уже четыре, поэтому одна вторая. Простая математика.
Это обобщенно, а если конкретно, то…Сухо бултыхается в болоте, которое и не выпускает, и не принимает полностью. Второй этаж клуба, хаслер на час, никаких проблем. Хотя это снова обобщенно. Вся жизнь как-то странно обобщилась, выделить что-то, конкретизировать с каждым днем задача невыполнимая.
Конкретизируется только Крис, а это уже проблема, поэтому всегда, когда китайская подгруппа возвращается в Корею, Чунмён сбегает из общежития в уже выученный наизусть клуб, чтобы побыстрее расправиться с оставшимися деньгами, которые ему так любезно несколько недель назад отдал Уфань. Откупиться. И способ выбирает аналогичный – покупает тело, продает собственную душу. И неважно, что продается тот молоденький мальчик совсем непохожий на Криса искривленными в мелкой усмешке губами, модельной внешностью и светлым крашеным цветом волос. Чунмён продается вместе с ним. Не стоило путать Бога с Дьяволом.
Заказ на два часа. Чтобы уничтожить две вторых.
На кончике языка шипит таблетка, слегка замораживая язык, антарктическим льдом заглушая реальные ощущения. Сухо глотает ее, тут же запрокидывая голову назад – по нервам, словно с цепи сорвавшись, бросается колкая дрожь, пробиваясь в кожу изнутри. Глазные яблоки наполняются кислотными красками, которые запечатываются в радужке разноцветными кольцами, поэтому кажется, что стены в номере переливаются и мигают как радуга.
Все что происходит сейчас – это после того, как система полностью выходит из строя.
…
Атмосфера в подсобке разреженная, поэтому рот широко открыт. Чунмён пытается зацепиться за воздух, выставляя подбородок чуть вперед. Облизывает искусанные губы, надеясь почувствовать кислород хотя бы на языке. Хочется дышать им, а не задыхаться его отсутствием, но воздух словно вытеснили из помещения, поэтому остается лишь через силу глотать слезы вместо живительной прохлады. Алмазные капли, скатывающиеся восковыми дорожками, застывают на лице, неприятно стягивают кожу, отчего ее щиплет, будто листами крапивы. Сухо пытается встать, но очередная попытка не увенчивается успехом. Сил хватает лишь на небольшое выпрямление в коленях. Потом собственное бессилие подставляет подножку – Чунмён падает обратно на пол, утыкаясь лицом в сложенные друг на дружку руки. Даже пыль на старом дощатом полу пахнет слабостью.
Надо идти на репетицию, но Сухо сейчас распирает изнутри когтями, лезвиями, всем, что режет. Так больно еще никогда не было. Вот так вот не физически больно. Когда не помогает ни обезболивающие таблетки, ни морфий, ни наложенные жгуты. Не сказать даже, где конкретно болит, но все люди, испытывающие душевную боль, грешат на сердце. Так какого черта оно так спокойно бьется, словно ничего не происходит?
Сухо за собственными всхлипами не замечает, как дверь подсобки открывается. Вздрагивает от неожиданности, когда маленькая ладошка прикасается к его плечу и слегка сжимает пальцами толстовку.
- Вставай, тут грязно, - тихо просит Кёнсу, пытаясь приподнять лидера. Морщится недовольно, когда тело в его руках не реагирует, словно он подхватил труп, а не живого человека. – Пожалуйста… - жалобно, понимая, что без помощи Чунмёна его не поднять, каким бы маленьким и худым тот не был. Кёнсу, в общем-то, той же комплекции.
В горле бешено колотится пульс, Сухо чувствует себя преступником, которого застали на месте преступления. Он незаметно, как ему кажется, вытирает слезы с щек рукавами толстовки и приподнимается, глядя на донсэна мутными глазами. Улыбка неуверенно затрагивает губы, но затем, словно перегоревшая лампочка, взрывается, искривляясь вольфрамовыми линиями, и потухает. Дио качает головой, взглядом просит не притворяться.
- Они уехали сегодня утром. Он уехал… - по какой-то неизвестной Чунмёну причине напоминает Кёнсу. Наверное, сам не понимает, зачем это говорит. Просто не знает, чем еще заполнить давящую тишину.
- Это не имеет значения. – Чунмён отползает к стене, находя в ней опору, и скрывает взгляд в сторону. Ужасно стыдно, что кто-то видит его в таком потрепанном состоянии. Вот тебе и хвалебное «умеет скрывать эмоции». Точно, умеет, прячась и плача в подсобках.
Дио подползает к нему и обнимает, крепко, настолько крепко, насколько позволяет мальчишеская сила. Чунмён думает, что, наверное, это намного лучше, когда опора не стена, а настоящий человек. Он утыкается носом в тонкую ключицу Кёнсу, вдыхая запах зеленого чая. Долгожданный спасительный воздух душистых трав.
А Крисом опасно дышать, есть опасения вдохнуть инертный газ и задохнуться. Чунмёна бесит то, что он все сравнивает с Уфанем.
Когда футболка Дио пропитывается тяжелыми слезами, когда по ощущениям времени солнце закатывается за горизонт, а пальцы Чунмёна, сжимающиеся в кулаки, разжимаются и слабеют, Кёнсу поднимается и тянет за собой лидера. Все эмоции, выплаканные Сухо, остаются в подсобке. Дио не раскрывает чужих секретов, хотя очень хочется сейчас выжать мокрую футболку и собранную из нее жидкость отправить Крису по почте. Правда, как подписать, не знает.
Он провожает Чунмёна до его комнаты, укладывает в кровать, а потом отправляется на кухню приготовить что-нибудь ребятам на ужин. Сухо все это время ворочается, не может уснуть. Тело распадается, с каждым выдохом теряется смысл в существовании. Идиотское состояние – быть разбитым.
Ночью вместо Сехуна приходит Кёнсу и, Чунмён очень благодарен донсэну, который превратился в хёна. Выполнять эту функцию Сухо на некоторое время не способен.
Непослушные пальцы расстегивают толстовку, собачка на середине заедает. Дио смотрит на бесплотные попытки Чунмёна раздеться, вздыхает, но не укоризненно, и, присев на кровать, помогает лидеру разобраться с заедающим замком. Чунмён сходит с ума. Когда от самого себя ничего не остается, механизмы рушатся, детали-ширпотребы, поддержка из вне кажется необходимей ремонта. И сердце тихо постукивает, не остерегая от ошибок. Хотя эта ошибка на фоне прошлых не такая ужасная.
У Кёнсу теплые губы, Чунмён скользит по ним пальцами, обводит контур, нет, горячие. Он замирает, не понимая, зачем все это. Что это вообще? Дио, заметив заминку, приближается к лицу Чунмёна и прикасается губами к губам лидера, которые на вкус слишком горькие. Обычно в поцелуе воздуха не хватает, но Сухо дышит. Пьянеет, словно кислорода с каждым глотком становится больше, словно в него впрыснули эфедрин, слишком много неизвестных ощущений. Как будто он кому-то нужен. Кёнсу отводит пряди волос Чунмёна набок, лбом утыкается в его висок. Неправильно ведь. Так не поможешь.
- Прости…я просто не знаю, что мне сделать, чтобы ты перестал плакать.
Чунмён молчит, хотя ужасно хочет сказать:
Пожалуйста, выкупи меня у Криса.
часть 4часть 4
За окном по всем законам жанра просто обязан идти дождь. Разбиваться каплями об стекло, выстукивать в такт задержавшего дыхание ветра, шелестом, стекая с крыш домов, создавать депрессивную атмосферу.
За окном по всем законам природы, то есть никогда не по прогнозу, а как вздумается, догорает закатное солнце, свисая еле живой тушкой на собственных лучах. Светло, хотя время уже позднее. Почему-то именно это качество лета – задержавшаяся темнота – раздражает.
Чунмён достает из заднего кармана джинс оставшуюся часть денег. Все остальные были растрачены так же, как растратятся именно сейчас - в низкой форме. Это только эволюция протекает миллионы лет, регресс возможен одним самым крошечным мигом, одним сумасшествием, под влиянием одного человека.
У парня, который сверлит затылок Сухо нетерпеливым взглядом, нет имени. Нет фамилии, любимого цвета, марки автомобиля и плейлиста в плеере. Всего этого у него нет именно для Чунмёна. Всего этого не было у Чунмёна для Криса. Только парень этот нацелено не существует для людей, которые платят ему деньги за секс. Сухо существует, но опять же для близких, друзей, но мимо Уфаня.
Чунмёну тошно от того, что он мыслит как тринадцатилетняя девчонка, брошенная первым парнем. Система все может контролировать. Все, кроме Криса. Но это пройдет. Нужно только время…и избавиться от тех денег. Чунмён в это свято верит.
Когда солнце раскаляется до предела и рассыпается догоревшими лучами за небоскребы, Сухо отворачивается от окна, кидает купюры на тумбочку, которые беспорядком ложатся на лакированную поверхность и, стягивая с себя футболку, бросает ее на пол. Парень без имени усмехается так же, как и во второй, третий и четвертый прошлые разы. Понимающе. Потому что на час для Чунмёна у него появляется имя. Сегодня на целых сто двадцать минут он «Крис». Все люди ищут в этом парне недостающую для себя деталь, когда свои механизмы летят в пропасть. Это привычно – именно по этой причине он обменивает свое тело на их душу. Продажная взаимовыгода.
Чунмён не шевелится, словно выключенный игрушечный человечек. Стоит и ждет, когда парень без имени - на два часа «Крис» - подойдет к нему, проведет тыльной стороной ладони по шее и на верхнем позвонке нащупает воображаемую кнопку «вкл». Его губы, целовавшие много людей до Сухо, дорожкой поцелуев пройдутся от ложбинки между ключицами вниз к плоскому животу. Дыхание, кажется, полностью забивает пустоту номера, громкими стуками отбивается от молчаливых стен, которые укоризненно смотрят на Чунмёна, впитывают в почерневшие обои его неспособность по-другому справиться с внутренними конфликтами.
Сухо кидает отрешенный взгляд на тумбочку, закрывает глаза и поддается чужим рукам, падая на кровать. Простыни выкрахмалены, с посеревшим оттенком, словно мокрый асфальт - мятный кондиционер или простая белизна вытравили из ткани девственно-белый цвет. Чунмён дергается, когда в рот проталкивают неизвестного происхождения таблетку, но игрушечный человек в нем давно поломан, да и кнопка постоянно заедает, поэтому «вкл» снова меняется на «выкл». Он горит под прикосновениями или плавится в аду. Через пару минут ощущение реальности исчезает, прячется за глазные яблоки. Тело болезненно расслабляется, разум затуманивает дурманом. Чунмён жмурится, не в силах терпеть свет, который юлой крутится на темно-шоколадной радужке. Последнее что он помнит - глухую темноту, словно болото, в котором он столько времени держался на плаву, наконец-то, его поглотило.
…
Пульс учащен и давление повышено. Чунмён понимает это, наверное, не успев окончательно очнуться. Веки еле приподнимаются, словно подпаленные крылья бабочки, которая еще жива, но уже на пути к тому, чтобы сложить свое тельце в раскрывшийся бутон цветка. Сухо пытается пошевелить пальцами, но тело наотрез отказывается подчиняться. Он прислушивается – голос…кто-то шепчет или кричит, не ясно.
Спустя несколько минут, когда организм с каждой секундой пробуждается, рецепторы всех чувств приходят в норму. Чунмён осторожно открывает глаза, натыкаясь на нависшего над ним парня без имени, на чьем лице застыла устрашающая обеспокоенность. Когда за тебя волнуется совершенно чужой человек, наверное, действительно произошло что-то не очень хорошее.
- Ты…с тобой все хорошо? – спрашивает тот таким голосом, словно город сейчас закидывают бомбами, а их крыша следующая на очереди.
Чунмён понимает, что ответить пока не может, горло сдавило неприятной сухостью, поэтому слегка кивает.
- Ты помнишь что-нибудь?
- Что? – хрипло, через силу царапая горло каждым выдохнувшим словом. – Что-то случилось?
Парень садится на пол, кладет голову напротив плеч Сухо и молчит несколько секунд. Чунмён не видит, но почему-то уверен, что пепельного цвета глаза, в которых он видел собственное унижение, выцветают серостью.
- Такое впервые произошло... Я просто хотел, чтобы ты расслабился. Наверное, парни набадяжили что-то с экстази, у тебя словно…как у психически больных какое-то просветление случилось. – Чунмён слушает его с непривычным для себя спокойным удивлением. Так странно наблюдать, как парня без имени, всегда такого уверенного в себе и вечной ухмылкой на губах, сбивает с толку какой-то случай.
– Ты вроде был в сознании, а вроде нет, - продолжает объяснять тот, как маленький ребенок, который говорит то, что думает, и еще не умеет справляться с потоком слов, поэтому лепит все предложения между собой. – Проклинал Бога-самозванца, а потом зажал пальцами нос и перестал дышать. Как катарсис…
Чунмён приподнимается на локтях, не до конца понимая, кто из них сошел с ума. Все это дико звучит, особенно когда сейчас он вроде как в полном адекватном рассудке и никаких разговоров про Богов-самозванцев не помнит. Парень встает с пола и, видимо, взяв себя в руки, протягивает Чунмёну его телефон.
- Я не мог позвонить в больницу или позвать на помощь. Сам понимаешь, - его губы искривляются, красивое лицо превращается в растаявшую восковую маску. Сухо понимает – айдол, причем лидер группы, пример для подражания, снимает в сомнительном клубе мальчика-проститутку. Хотя кто из них шлюха..? Чунмён сам платит, чтобы его трахал неизвестный парень, лишь бы откупиться от денег Криса. Вот это сумасшествие – ее высшая степень. Хоть где-то есть смысл в этой гребаной жизни?
- Тебя потом отпустило, но перед этим я позвонил с твоего телефона и попросил его приехать...
- Кому позвонил? – Пусть это будет Кёнсу, пожалуйста, только не Крис.
- Крису. Это ведь из-за него все это, - парень кивает головой на неопределенное место. Номер, в общем, понимает Чунмён. – Пусть он с этим и разбирается. Если тебе сейчас нормально, то я пойду. Не хочу больше таких повторений. Прости, ладно?
Парень вымученно улыбается, кидает взгляд на разбросанные деньги. Вроде сначала движется в сторону тумбочки, но потом передумывает и поворачивается к выходу. Открыв дверь, застывает на секунду, но справившись с собой, быстро проходит мимо Криса. С появлением Уфаня сумасшествие становится на свое место - пустая цепочка действий, в которой нет ни содержания, ни цели. Чунмён раздет на половину, но чувствует себя абсолютно голым, из-за этого беззащитным. Внезапно становится очень холодно, словно повышенное давление льдом стремится вниз к нулю. Крис заходит в номер, осматривает Чунмёна мимолетным взглядом, чтобы убедиться, что все в порядке.
- Одевайся. Не хватало, чтобы тебя кто-то таким увидел, - бесцветно говорит он, прикрывая на секунду веки. Ребром ладони давит на переносицу, пытаясь не сорваться и не накричать на второго лидера-идиота. Сухо хочется рассмеяться. Наверное, это все, что интересует Криса - престиж группы.
Чунмён собирается медленно, тело еще не полностью реагирует на команды мозга. Когда они оказываются в машине менеджера, Крис достает из бардачка пачку сигарет их общего хёна и, вытряхнув из нее одну, закуривает. Выдыхает дым клубами, затопляя салон и не собираясь приоткрывать окна. Душит Чунмёна и задыхается сам.
- Зачем? – Сухо не уверен, что Крис поймет вопроса без целостной формулировки, но дальше слова не пропускаются, словно их срубает на выдохе этим самым сигаретным дымом. Но Уфань понимает.
- Потому что бесил.
- И все? Просто потому что бесил?
Крис тушит сигарету, вдавливая ее в металлическую пепельницу. Огонек давно потух, фильтр рассыпан, но он продолжает вжимать ее в пепельные останки. Словно сгоревший огнем феникс тлеет на собственном прахе.
- Я тебя не люблю, если ты об этом. Не питай иллюзий, что что-то изменилось. Это прихоть, я просто хотел тебя унизить. – Крис проговаривает торопливо, потом переводит дух глубоких вздохом, будто только что пробежал несколько километров. Такое, видимо, не только сложно слышать, но и говорить. - Мне жаль, что так вышло. Я не хотел…чтобы так получилось.
- Жаль? Не хотел? – Сухо, уже не сдерживаясь, наигранно смеется, тихо, словно через механический рупор. Может, у него до сих пор просветление и все, что происходит сейчас не по-настоящему? Боги ведь не спускаются со своих престолов просто так. Ведь не спускаются? Чунмён, пусть и совсем глубоко в мыслях, но иногда наивно мечтал о том, что отношение Уфаня к нему, как во всех этих романтических фильмах - от ненависти до любви один шаг и все такое. А на самом деле от ненависти до презрения, от презрения до безразличия. А безразличие еще хуже ненависти.
- С тобой было удобно. - Крис раскручивает последнюю деталь в системе Чунмёна. Абсолютная профнепригодность.
Перед глазами пелена, будто сердце на запястье раскрывается и выпускает из себя всю кровь, поэтому все плывет мутными картинками. Сухо требуется много сил и выдержки, чтобы сказать нормальным голосом:
- Отвези меня в общежитие.
Чунмёну по-детски хочется пожаловаться Богу, что даже тот мальчик-проститутка попросил прощения, а Крису всего лишь жаль. Но он боится снова наткнуться на самозванца.
…
Сухо придумывает для себя установку.
Необходимо чинить систему, многократно выведенную из строя, найти новые детали и втиснуть их в механизм, заменяя нерабочие старые. Необходимо перечеркнуть прошлое, Криса и забыть все как страшный дурной сон.
Когда Чунмён просыпается, ему кажется, что если сейчас открыть глаза, их выжжет утренним апокалипсическим солнцем. Когда шагает, ему кажется, что он вышагивает по тонкому тросу к бездне. Когда танцует, то на костылях... дышит - через пустой ингалятор... улыбается сквозь искаженное стекло... думает мыслями-осколками... время отсчитывает миллисекундами.
Сухо собирает себя по новой схеме: заменяет наивность подозрительностью, ампутирует атрофированные чувства, пытается прооперировать слабость, но она в противовес своей сущности оказывается сильной. Не вытравливается так же, как и Крис. Чунмёну в одно время становится все равно на собственную починку, но в его системе снова появляется Кёнсу, который всегда рядом, но приходит только тогда, когда совсем плохо. Как волшебник.
У Дио теплые губы, нет, горячие, хотя иногда бывают холодными, когда они открывают ночью окна нараспашку, впуская остывший после дня ветер. Сухо нравится обводить их контур, чувствовать приятную дрожь в животе, когда каждую подушечку пальцев одаривают бесплатными поцелуями. Но это так больно, все равно что тело лечат многочисленными уколами. Вроде помогает со временем, а все равно больно.
Чунмёну неизвестно, какие губы у Криса, но он помнит, насколько наточены его прикосновения - вспарывают без улик, изнутри.
Если бы это был фильм, тот романтический, о котором так мечтал Сухо, то обязательно случился бы счастливый до сладких слез конец. Или просто конец, но без горьких слез разочарования.
Сухо не знает, чем закончится его фильм, но знает, что пока не покончено с Крисом, хэппи энда не будет. Будут только шаги по тонкому тросу, пустой ингалятор и утраченная вера в Бога. Потому что все они самозванцы.