Название: Притворяться, что не больно Автор: eddiedelete Пейринг: Донхэ/Ынхёк, Шивон/Ынхёк Рейтинг: R Жанры: Слэш, Ангст Предупреждения: ООС Размер: миди Описание: Так больно делить любимого человека с кем-то. Особенно если этот "кто-то" твой друг. Размещение: запрещено
Автомобиль осторожно и практически бесшумно скользит по мокрой дороге. Из динамиков льется красивая песня неизвестного исполнителя о неразделенной любви. Голос певца проникновенный, очень эмоциональный, словно он пытается донести до всего мира страдания, которые ему приходится пережить. Донхэ тут же выключает проигрыватель, чтобы не трепать себе нервы. Ему и в своей жизни хватает терзаний и глупой любовной лирики.
Ряд машин впереди кажется бесконечным, хотя если посмотреть в зеркало заднего вида, то там такое же столпотворение – водители нагло объезжают друг друга, нарушая стройные цепочки дорог. Если верить новостям, то на перекрестке произошла небольшая авария – мотоциклист, не рассчитав скорость и скользкий асфальт, съехал со своей дороги и был подрезан двумя автомобилями.
Донхэ нервно отбивает пальцами по рулю и ждет. Ждет, когда уже устранят все неполадки аварии, когда машины начнут движение, когда осень и дожди закончатся.
Сегодня на улице слепой дождь. Прозрачное солнце не скрывается за рваными облаками, мягким светом спадает на землю. Светит радостно и так некстати. Совершенно не под настроение.
В пробке есть положительные стороны. Можно все хорошенько обдумать, потому что Донхэ, на самом деле, не знает куда ехать. Сначала устанавливает навигатор к дому Шивона, потом понимает, что видеть его не хочет. Но позвонить все равно придется, вдруг Хёкки сейчас у него. Хотя эта мысль и отдает тяжелой болью в грудной клетке, словно между ребрами застревает дуло пистолета и стреляет, настроившись под ритм сердцебиения. А само сердце уже как-то механически бьется – не потому что хочет, а потому что надо.
Прежде чем набрать номер Шивона, он закрывает глаза, вдыхает-выдыхает пару раз, успокаиваясь. Так в фильмах больные делают на сеансе у психолога.
- Алло, - голос на том конце провода слегка охрипший, как после сна.
- Ты спал? – спрашивает Донхэ, начиная разговор не с того вопроса.
- Проснулся.
- Я по делу. Только серьезно, - Фиши делает небольшую паузу. – Ынхёк у тебя?
- Нет. А должен быть?
- Итук-хён его обыскался. Говорит, что он уехал с утра и до сих пор не вернулся. И трубку не берет, хотя телефон не выключен.
Донхэ так сильно сжимает телефон, что кожа натягивается на костяшках пальцев и белеет. Конечно, Хёк не маленький, чтобы постоянно отчитываться перед лидером, где он находится, но все равно тревожно. Хотя бы на звонки ответил.
- Послушай, - Шивон говорит медленно, словно подбирает слова. – Ынхёк был у меня сегодня. Я ему все рассказал.
- Рассказал? Зачем?
- Ты сам сказал, что это подло использовать друзей, - и уже совсем неуверенно добавляет. - Мне стыдно, что я так поступил. Прости..
- Поздно спохватился, - Донхэ отводит телефон от уха, собираясь нажать на отбой.
- Он никогда не говорил, что любит меня, - немного глухо, но вполне четко тараторит Шивон. Донхэ смотрит на трубку в своей руке.
- Мне тоже, - шепчет он, зная, что Шивон все равно не услышит, и отключает телефон.
Сигналят. Донхэ смотрит вперед. Оказывается, он теперь единственный кто тормозит движение. Фиши поворачивает ключ зажигания, вслушиваясь в рокот мотора, и крутит руль направо. На радиостанцию.
Вечереет. В здании практически никого нет. Охранник уже без вопросов впускает Донхэ, видимо, запомнив его. Все-таки Фиши был частым гостем сукиры. Он проходит пустой коридор и останавливается около знакомой двери, дергая за ручку.
Хёк сидит у стены, обхватив себя за колени и уткнувшись в них носом. На ушах большие наушники. На всю громкость. Даже не входя в помещение, можно услышать, как отбивает биты европейская музыка.
Донхэ идет прямиком к Хёку, по пути хватая со стола пустую пластиковую бутылку. Легонько ударяет ею друга по голове, как всегда делал раньше, чтобы тот обратил на него внимание. Хёк поднимает голову, удивленно смотря на Донхэ покрасневшими заплаканными глазами. У него ужасно изможденный вид - на щеках разводы от черного карандаша, губы в трещинках бордовые из-за неприятного контакта соленых слез с ранками, волосы прилипли к вискам. Они смотрят друг на друга некоторое время, потом Хёк не выдерживает зрительного контакта и снова утыкается в свои колени. Донхэ не знает что делать. Бросать в таком состоянии друга не хочется, но и утешать будет немного странно. Что он ему скажет? Прости, что Шивон любит меня?
Не придумав ничего путного, Фиши снимает наушники с аппаратуры, надевает на уши и садится напротив Хёка, опираясь спиной в ножку стула.
Когда звезда теряет источник энергии, она постепенно начинает стыть, превращаясь в белого карлика. Темнеет до тех пор, пока совсем не исчезнет. Донхэ чувствует себя примерно так же. Опустошенным, невидимым, маленьким-маленьким, как карлик, которого решили персонального счастья.
Любовь оказывается совсем непрочной. Как весенний лед под согревающим солнцем. С каждым днем таящий по сантиметру и под конец сливающийся с морем. А раньше Донхэ верил, что эти чувства навсегда. Как в детских сказках «и жили они долго и счастливо». А ведь действительно жили счастливо. Жаль что не так долго, как хотелось бы.
Голос в наушниках желает всем приятной ночи, когда часы переваливают за полночь. Донхэ потирает слипшиеся веки и встает на ноги. Если на улице до сих пор идет дождь, то путь до общежития будет немного проблематичным. Дождливая ночь, скользкие дороги и уставший от всего водитель – не лучшее сочетание. Он трясет Хёка за плечи, снимая с него наушники.
- Уже поздно. Поехали домой.
Ынхёк молчит, но в знак согласия кивает головой.
Добираются до дома быстро. И тихо. Ехать в одной машине оказывается пыткой для обоих, поэтому как только машина останавливается на парковке Хёк быстро выходит, не дожидаясь Фиши. А раньше бы подождал.
Уже в их общей комнате Донхэ понимает, что общей она больше быть не сможет.
- Я переночую у Тукки-хёна, - говорит он Хёку, собирая некоторые вещи – ноутбук, пижаму и свое одеяло. Остальные перетащит завтра.
- Подожди, - тихий голос Ынхёка останавливает его у порога. – Ты сможешь меня простить?
Донхэ чувствует, как этот вопрос выжигает нутро, словно вместо воды его тело заполняет жидким огнем. Если бы Хёк задал этот вопрос в любой другой день.. Когда погода на улице солнечная, когда друг любит тебя только как друг, когда человек, которого любишь ты не плачет из-за другого парня.
Фиши качает головой. Состояние анабиозное и в душе какое-то оцепенение, поэтому ответ дается намного легче, чем он предполагал.
Ноябрь приходит совершенно внезапно. Тихо подкрадываясь за холодными дождями, выпадает снегом. Только не пушистым и задорным, как зимой, а колючим и углекислотным. Такой снег выпадает на Марсе. Острые снежинки, подгоняемые ветром, врезаются в лица людей, которые не успели скрыться за шарфами, и срастаются с землей, образуя тонкую корочку льда на поверхности. Город потихоньку стынет.
Донхэ натягивает воротник свитера до ушей и погружается носом в мягкую шерсть. Несмотря на то, что пальцы спрятаны в длинных рукавах куртки, все равно кончики покалывает от холода. Он переминается с ноги на ногу, пытаясь согреться, и ждет, когда его заберут с безлюдной остановки. Ветер ласково перебирает темные пряди волос, заставляя тело дрожать. Все-таки у Фиши определенно хроническая несовместимость с техникой. И машина не стала исключением – заглохла на пути к общежитию.
Через минут пятнадцать у бордюра останавливается знакомый автомобиль. Донхэ закрывает капот своей машины, который автоматически защелкивается, хватает с задних сидений спортивную сумку и, закидывая ее через плечо, ускоренным шагом идет к машине Шивона.
- И почему я не удивлен? – захлопнув дверь, Фиши тут же увеличивает температуру на обогревателе и подставляет замерзшие руки к кондиционеру.
- Итук-хён, как обычно, занят, а остальные не горели желанием выезжать в такую погоду. Мне было не по пути, но тебе повезло, что я тебя люблю, - на одном дыхании выдает Шивон, по-доброму улыбаясь. И слова такие искренние, как клятва верности. Как дымчато-серое небо, которое по определению не может солгать. Донхэ думает про себя, что было бы очень кстати, если бы сердце затвердело, как цемент, чтобы не чувствовать дешевой жалости по отношению к другу.
- Не говори так. Легче никому не станет. – Фиши прислоняется головой к стеклу, о которое разбивается снег, тяжелыми каплями сползающий на резиновые шины. Крупные снежинки падают на землю неуверенно и грустно, словно мотыльки, которым подрезали крылья.
- Мне стало, - признается Шивон, выезжая на дорогу. – Больше не надо притворяться. Чувствую себя намного свободнее, потому что можно говорить открыто.
- Лучше бы тогда сразу признался мне, а не впутывал в это Хёка.
- Очень умно сваливать все на меня, когда виноваты оба, - с досадой произносит Шивон, кидая на Фиши обиженный взгляд.
- Кто зачинщик, тот и виноват. – Фиши достает из сумки плеер с наушниками, что означает - разговор окончен. Он знает, что у взрослых так принято, чтобы разобраться во всем, нужно поговорить, разложить все по полочкам. Но сейчас думать ни о чем не хочется. Поэтому Донхэ побудет немного ребенком. Ему вполне хватает слов вырванных из контекста. Шивон любит, Хёкки не знает, и при этом все равно оба делают больно.
Остальной путь до общежития они едут молча. Хотя может Шивон и говорит что-то, Донхэ не слышит, погружаясь в недолгий сон из-за балладной музыки в наушниках.
- Перестань меня любить, - не просьба, а приказ слетает с губ Донхэ, когда они подъезжают к общежитию. Неловкие спонтанные слова, вытравленные сентиментальностью, но как еще объяснить Шивону, что его любовь ненужная. Лишняя. Напрасная.
Шивон поворачивается лицом к Фиши, пересаживаясь ближе. Глаза не грустные, скорее легкая печаль складывается вокруг черной радужки. Воздух в салоне дрожит из-за напряжения и вот-вот треснет, как стекло. Он обнимает Донхэ за шею, делая немного больно, потому что получается резко и внезапно. Фиши не отстраняется, когда Шивон накрывает своими губами его губы. Потому что знает, что нервные узлы не затянутся, дыхание не задержится в горле, сердце радостно не подпрыгнет. Ничего этого не будет. Нельзя заставить себя любить, впрочем, как и разлюбить.
- Все не так. – Донхэ разрывает поцелуй, который все равно ни к чему бы не привел неопределенными словами. Что хотел этим сказать, сам до конца не понимает. Кинув напоследок извиняющийся взгляд, Донхэ выходит из машины.
...
Оказавшись в комнате, понимает, что по привычке зашел в свою старую. Время уже позднее, Хёк спит. Донхэ только на минуту ляжет рядом с ним, чтобы вспомнить как это – быть вместе. Всего на одну минуту – никто ведь не узнает.
Пижамная кофточка Ынхёка расстегнута на две верхние пуговички. Из-за частых переворачиваний во время сна воротничок съехал на бок, оголяя ключицу. У Хёка такая светлая кожа, что сквозь нее просвечивают голубые жилки. Донхэ прижимается к ямочке между ключицами, чувствуя, как горячая кожа обжигает губы, словно он целует солнце.
Закрепить кого-то в себе – это все равно, что выжечь чернилами любимого человека в сердце. Навсегда. Даже если захочешь свести, останутся шрамы, как напоминание о том, что любил.
Мир сужается до их комнаты. Сейчас они единственные люди на планете. Как так получилось, что оба запрятались в одиночество по разные стороны друг от друга? Когда-то были неразлучны.
Проходит больше чем одна минута, больше чем полчаса, но Донхэ просто не может заставить себя встать. Близость любимого человека, как черная дыра, затягивает в себя гравитационным притяжением, которое настолько велико, что покинуть его невозможно, даже увеличиваясь до скорости света.
- Рыбки не плачут, - бормочет Хёк во сне, не просыпаясь. Донхэ закрывает глаза, зарываясь пальцами в выбеленных волосах, которые только на взгляд мягкие, а на ощупь сухие. Улыбается. Впервые за последнее время.
Ради таких моментов можно потерпеть боль, потому что они вместе. Завтра, когда Хёкки проснется, он задаст тот же вопрос, что и на прошлой неделе. Да, нет или не знаю - уже неважно.
Ему снится берег у моря, перламутровые ракушки на горячем песке, разливающиеся молочно-фиолетовым цветом, нити водорослей, сорванные со дна и выброшенные отливом на обломки камней.
Очередная фотосессия супер джуниор проходит спокойно и непринужденно. Вечером, когда солнце скатывается за горизонт, фотограф и его помощники собирают аппаратуру, а уставшие ребята отправляются в гостиницу. Фиши и Хёк решают остаться, чтобы искупаться в закатном море. Находят отдаленное место, чтобы ненароком не наткнуться на людей и с разбегу, снимая на ходу футболки, бросаются в изумрудную бездну тихих волн. Купаются до тех пор, пока тела не хватает легкими судорогами и мелкими мурашками по коже. Выходя из моря, Хёкки замечает у рифа рыболовную сетку, где плавают две рыбки. Точнее плавает только одна, вторая же мертвым тельцем держится за волны. Донхэ почему-то думается, что живая рыбка плачет. У нее такие огромные блестящие глаза, черные и до жути жалкие.
- Смотри, рыбка плачет, - говорит он и сам в это верит.
- Рыбки не плачут, - качает головой Хёк, вылавливая живую рыбу и выпуская ее из сетей в огромное море, которое тут же принимает заблудившегося ребенка в свои объятия.
Донхэ не спорит, потому что помнит еще с уроков биологии, что животные не способны на эмоции людей. Но ему все равно кажется, что рыбка, потерявшая своего друга, уже не сможет спокойно рассекать плавниками воду. Простая истина - пока жив один, живы оба. Если чья-то жизнь обрывается, вторая, словно цепной реакцией, обрывается следом.
Они не возвращаются в гостиницу. Валятся на влажный песок, который крошится под спиной комочками, и думают каждый о своем. Донхэ помнит, как их пальцы сплетаются в замок, сердце бешено колотится, чужое дыхание на своих губах, которое становится общим. И первый поцелуй, который на вкус как плещущееся море, светлая ночь и тихая луна, сползающая медовыми нитями на берег.
Наверное, именно тогда Донхэ понимает, что любовь – это когда вокруг тебя весь этот прекрасный мир, но живешь ты только для одного человека.
…
Фиши просыпается автоматически, словно кто-то установил в нем будильник. Легко открывает глаза, которые не слипаются сном, и натыкается на Хёка. Он смотрит пристально, изучающе. Так обычно смотрят на тех, кого хотят запечатать в своей памяти. Фиши старается не моргать, впитывая в себя теплое дыхание. Пахнет клубничной зубной пастой, видимо, Хёкки давно проснулся и успел умыться.
- Ты так сладко спал. Не хотел тебя будить, - словно прочитав его мысли, сообщает Ынхёк.
- Хороший сон, - осипшим голосом произносит Донхэ и, высвобождая свою руку из-под одеяла, проводит ладонью по влажным после душа волосам Хёка. Зарывается в них пальцами, распределяет пряди, которые у корней темно-русые и чуть давит на затылок, чтобы приблизить к своему лицу. Медовые глаза отражают прохладу, ледяной пленкой скрывают что-то, не позволяя всмотреться глубже. Как зеркало, в котором видишь только себя. Немного пугает.
Донхэ целует его в уголок губ, чуть прихватывая своими губами, потом трется носом о впалую щеку. Пальцы пробегаются по немного выгнутой выпирающей ключице, спускаются вниз по гладкой коже, под подушечками чувствуется каждый мускул. Сладко и тепло.
- Я хотел бы тебя ненавидеть, но не получается. Наверное, я слишком сильно тебя люблю, что злость просто перегорела.
Хёкки ловит его руку за запястье и отдаляет от своего тела. Тепло разрывается.
- Ты меня любишь? Просто скажи – да или нет? – возможно, получается слишком грубо, когда Фиши хватает его за плечи и подминает под себя. Нависает настойчиво.
Хёк головой склоняется на бок, скрывает взгляд, стряхивая отросшую белую челку на глаза.
Ожидание превращается в смертельную пытку, все равно, что быть пристегнутым к электрическому стулу и ждать, когда пустят ток по проводам.
- Нет, - тихо слетает с губ, но шумно стреляет в воздух.
На щеке Хёка блестит маленькая слеза, скатывается вниз, теряясь в волосах. Вторая – на подбородке, вниз по шее. Донхэ пальцем стирает капли с молочной кожи и даже хочет сказать, чтобы Хёкки не плакал… На кисть приземляется еще одна. Оказывается, это его слезы.
Рыбки не плачут. Жаль только, что он не рыбка.
Нет – ртутью выжигает вены и артерии – тело изливается кровью.
Нет – превращается в диких зверей, которые забираются под кожу, разрывая органы и кромсая кости, потрошат все нутро.
Нет – шаровой молнией стремится в сердце и…взрыв.
Фиши еле удерживая свой вес на локте, берет руку Хёка и подставляет его ладонь к своей груди.
- Больше не бьется, - выговаривает с трудом и резко вскакивает с кровати. Бежит к окну и лбом прикладывается к холодному стеклу, которое изрисовано тонким льдом ноября. Нужно остыть.
Утро не выпадает снегом, не моросит дождем. Природа траурно затихает – не дышит ветром.
- Скажи… - хриплым отчаяньем царапает собственное горло. – Это моя вина, что ты меня разлюбил? – детский вопрос, все равно, что спросить « почему ты больше со мной не дружишь?», но ему необходимо знать, почему все так сложно.
- Нет. Моя.
Солнце точным прицелом стреляет лучом в окно, ослепляя. Рыхлая пористая надежда на взаимность расслаивается пластом и слезами скользит по щекам. Донхэ стискивает зубы, прокусывает тонкую кожу губ, стараясь успокоиться. Внезапно появляется желание, чтобы Хёку стало также паршиво как ему сейчас.
- Шивон любит меня, - громко и твердо говорит он, продолжая вжиматься лбом в стекло, которое холодом давит на кожу. Думает, что задевает по больному.
- Мне все равно. Я его не люблю.
- Ты вообще кого-нибудь любишь? – Фиши поворачивается, срываясь на крик. – Сколько в тебе настоящего? – Ощущается острое презрение к Хёку, подпитанное собственной болью. Сейчас Донхэ кажется, что это не тот человек, которого он полюбил. Как можно было так обмануться, слепо следовать за ним, не замечая, что шагает в пропасть.
Боль можно обрисовать красивыми метафорами, но на самом деле…кровь продолжает течь по кровеносным сосудам, кости не сломаны, сердце цело и даже бьется. Просто невозможно объяснить как тебе больно, когда боль не физическая.
Слова, слетающие с губ Хёка, безэмоциональные. И сам он кажется голограммой, словно Донхэ - единственный живой человек в этой комнате.
Ынхёк лежит на кровати, уткнувшись в подушку. Непонятно, плачет он или нет, всхлипов не слышно. Боль, обида, злость на него растворяются, сменяясь пустотой.
- Нам будет лучше? Без друг друга? - снова вопрос - как попытка что-то изменить. Хёк не поднимает голову, приглушенно отвечая в подушку:
- Да.
Невозможно притворяться, что не больно, когда очень-очень больно.
Осень вместе с дождями и холодом приносит много ошибок. Кружит их в воздухе пожелтевшими листьями и тусклым ветром задувает в комнату. Леденящий воздух с улицы студит тело. Хёк подходит к окну, чтобы закрыть форточку и смотрит на подоконник, где с влажными из-за дождя листьями до сих пор сохнут старые и безжизненные. Касается пальцем одного. Лист тут же крошится мертвыми пластами. Теперь это навсегда, как проклятие. К чему бы Хёк не прикоснулся, оно тут же рассыпается, рушится на глазах.
Он уже не помнит, какой день сентября стал началом конца. Просто когда-то хороший друг врывается в его размеренную жизнь необъяснимым сумасшествием. Нормальность и обыденность дней застревает в глотке горьким комком, охота уже сглотнуть эту серость и забить чем-то новым. Чтобы против течения пасмурной осени.
Отношения с Шивоном напоминают американские горки – вперед с резкой скоростью, очень быстро, не останавливаясь, так что адреналин неугомонно плещется в крови и не может утихомириться. Много секса, дикого, развязного, который больше похож на акт мазохизма – получать удовольствие и в то же время чувствовать пустоту внутри, потому что вину перед любимым человеком никто не отменял.
Но никаких сожалений и оправданий. Здравый рассудок притупляется, все чувства превращаются в голый инстинкт - неутолимо, жадно, в раздевалках, подсобках, туалетных кабинках, в любых отдаленных от дома местах. Непривычный азарт вперемешку со странным желанием. Потом, когда все спуски и подъемы пройдены, когда каждый нарезанный круг по горке становится привычным, а на финише жутко подташнивает из-за резкого спада скоростей, Хёк начинает понимать, что совершил ошибку. Ошибку, которую не подправить карандашом, не подтереть ластиком, не заштриховать. Ошибка, которая равноценна доверию и любимому человеку.
…
Очередная туалетная кабинка, отвратительный запах хлорки и дурацкий дубовый одеколон. Безумие продолжается, но уже не то, от которого сносит крышу из-за стихийного шквала эмоций. То безумие, когда ты, как неизлечимо больной психопат, связан рукавами выкрахмаленной рубашки назад за спиной. Пытаешься выбраться, но запястья крепко стянуты узлами. Хёк уже не наслаждается, а терпит, как чужие губы терзают кожу, соскальзывают с его лживых губ на шею, и, кажется, впиваются в нее со злобой. Грубо, слишком инстинктивно и очень мерзко. Словно поцелуи и ласки - попытка унизить и растоптать. Отомстить за что-то, хотя Хёк не может даже представить за что.
Фиши никогда не целовал так однобоко. У них было взаимное – брать и отдавать, и не в обмен, а потому что так правильно. Когда любишь. Наверное, к Шивону – это не любовь, злая шутка собственного подсознания. Рядом с ним Хёк не чувствует ничего кроме больных спазмов внизу живота и горький тошнотворный вкус во рту, словно в десна втерли полынь.
…
Вторник. В комнате ужасно одиноко. Хёк открывает форточку, впуская мелкий дождь и ветер, чтобы не быть одному и заполнить помещение хотя бы звуками с улицы. Осенний воздух скользит по обнаженным плечам, льдом лижет кожу – холодно. Он открывает шкаф, чтобы накинуть на себя хоть какую-ту одежду, и натыкается на черную толстовку Донхэ. Робко прикасается к ней, словно боится испортить, аккуратно разглаживает складки по ткани, а потом снимает с вешалки. Надевает на себя, поднимая молнию до горла, и утыкается носом в воротник. По телу разливается тепло, потому что так приятно ощущать на себе то, что принадлежит Донхэ. Но вместе с тем... Знакомый запах ошибки. Прошлый вторник и хлорка. И горечь, потому что пахнет Фиши.
…
Жизнь, обычно стремительная и наполненная различными событиями, сокращается до трех моментов. Обрубленные короткие фразы, но самые важные.
Молчание на вопрос «ты меня любишь?» – потому что сомневается. Ведь когда любишь – не предаешь. А Хёк саморучно срубил их отношения под корень. Обманулся собственным сердцем, которое свихнулось под напором тяжелой осени. Хотя винить во всем осень, скидывать со своих плеч ответственность и при этом продолжать держаться за любимого человека, уничтожая его собственным безразличием, самое мерзкое, что Хёк когда-либо делал.
«Не знаю», потому что не знает, как объясниться, какие слова подобрать, чтобы не звучало оправданием. Просто так случается. Ошибки затягиваются в кольцо раскаленной проволокой, сдавливают легкие и перекрывают кислород.
«Нет», потому что…
Хёка будит чрезмерный жар, разливающийся по телу. Такой привычный и родной, от которого он сам себя отрезал началом осени. Ынхёк потирает глаза и с удивлением смотрит на рядом спящего Донхэ. Наверное, он до сих пор спит, потому что слишком сладко для правды – Фиши рядом.
Хёкджэ осторожно, стараясь не разбудить друга, выбирается из кровати и идет в ванную, чтобы окунуться под ледяным душем и привести мысли в порядок. Хотя все давно обдумано и решено, сердце до сих пор противится, не хочет отпускать. Хёк проводит утреннюю процедуру машинально, но ускоренно, потому что хочет быстрее вернуться в постель, побыть с Донхэ до его пробуждения. Последнее утро вместе, как раньше.
Фиши спит крепко, улыбаясь во сне. Наверное, ему снится что-то приятное. Хёк невесомо обводит пальцем вокруг его глаз, на уголках которых штрихами обрисовались мелкие морщинки. Едва заметные, но если хорошо присмотреться, то можно увидеть усталую дорожку из-за проплаканных слез. Под глазами залегли тяжелые мешки, глубокие, чуть темнее кожи лица, но не синие. Рот приоткрыт даже во сне, и это выглядело бы смешно, если бы не потрескавшиеся сухие губы, искусанные до уродливых ранок. Хёк скользит подушечками пальцев вниз по шее, чуть оттягивая воротник кофты. Знакомая кофейная родинка разлеглась небольшой точкой ниже уха, размеренно пульсирующая жилка отбивает жизнь и сон. Все в нем такое живое, любимое, но при этом далекое, как отжитое прошлое.
Хёкки срывает скупой поцелуй с любимых губ, задерживая дыхание. Тело колотит, кожу приятно покалывает небольшим разрядом тока – так бывает, когда влюбляешься в первый раз. Пугаясь внезапного чувства, вздрагивает и случайно пинается худой коленкой в коленку Донхэ. К счастью, успевает убрать руку и отодвинуться, прежде чем Фиши просыпается. Черные после сна глаза смотрят на него, не моргая, и так честно, как может только маленький ребенок, который еще не научился врать и скрывать свои эмоции от взрослых.
- Ты так сладко спал. Не хотел тебя будить, - пулеметом выговаривает Хёк, чтобы разбить утреннюю тишину. Говорит первым, потому что боится резких слов.
- Хороший сон, - отвечает Донхэ осипшим сонным голосом. Ынхёк чувствует, как теплые пальцы Фиши зарываются в его мокрых волосах, давят на затылок и приближают к своему лицу. Близко как раньше, но уже не так пряно. Каждое прикосновение лезвием полощет кожу, невозможно больно, но все равно жарко.
- Я хотел бы тебя ненавидеть, но не получается. Наверное, я слишком сильно тебя люблю, что злость просто перегорела. – Откровенность слов Фиши насухо выжимает сердце. Тепло пальцев продолжает терзать тело. Хёк отнимает от себя руку Донхэ, потому что вина разъедает изнутри, словно под кожу запустили термитов. Каждое прикосновение к нему - не заслужено.
- Ты меня любишь? Просто скажи – да или нет? – Фиши больно стискивает его плечи и подминает под себя. Во взгляде строгая сталь, в пальцах напряжение, которое аналогично теплу передается Хёку.
- Нет, - выдыхает, чтобы холодно и безразлично, словно говорит правду. …
«Нет» - потому что даже у сердца бывает лимит, только для одного человека. Оно не резиновое, если втиснуть туда двух и пытаться удержать обоих, сердце растянется, пока окончательно не треснет по швам, не в силах больше держать в себе такой груз.
Любовь – это когда сердцем к сердцу. Но так нечестно, когда сердце одной половинки чистое и искреннее, а второй - пустое и изношенное. Нечестно по отношению к Фиши.
Пустая комната. Хёк поднимается с кровати и подходит к зеркалу. Смотрит на свое отражение и пытается улыбнуться. Наверное, сейчас он действительно похож на сумасшедшего. Уголки губ поднимаются очень медленно, словно их натягивают жестяной проволокой. Улыбка теряется в зияющей пустоте зеркала. Потухшие глаза ничего не отражают. Лицо бледное, в сумеречном свете совсем прозрачное. Вроде смотрит на себя, а видит полудохлую сущность. Презрение и обида скручивают желудок, общим комком подступая к горлу. Тошнит.
Хёк ненавидит себя. Не может простить за ошибки осени. Ненавидит Донхэ за то, что смог так легко простить. И опять же ненавидит себя за то, что отступил вместо того, чтобы бороться.
В верхнем углу зеркала он замечает небольшую трещину. Воспоминание. Фиши, как обычно, начал танцевать под громкую музыку в наушниках, закружился, теряя равновесие. Пытался зацепиться за зеркало, но в итоге упал вместе с ним. На удивление, зеркало не разбилось, только треснуло. Не стали покупать новое, привыкли. Да и воспоминание застряло в трещинке.
Хёк касается косой линии, чувствуя, как зазубрины стекла царапают кончики пальцев. Сжимает руку в кулак и со всей силы направляет в зеркало. Причинять физическую боль, пытаясь затмить ею душевную, наверное, в крови у каждого человека. Глупо, на самом деле, потому что становится в два раза хуже.
- Прости, - губы тихим отчаянием впиваются в тишину.
Отражение молчит.
Верхняя часть зеркала осколками рассыпается на пол. Рука кровоточит, кровь стекает по пальцам и каплями стремится на пол. У зеркала не надо просить прощения за то, что разбил. Его легко восстановить – всего лишь собрать осколки и отдать на переработку. Да зеркало даже не дышит.
Как же Хёк мечтает вернуть все на свои места. Перечеркнуть ошибочное прошлое. Но нельзя вернуть то, что было по глупости разбито. Если даже переработанное зеркало никогда не будет прежним – потемневшим, в трещинках, которые навевают воспоминания, то отношения тем более.
Может быть, не сейчас, а чуть позже, Донхэ поймет, что поторопился, так быстро простив. Поймет, что не сможет доверять ему как раньше. Может быть, даже разлюбит, проникнется симпатией к Шивону, а про Хёка совсем забудет...
Поэтому лучше рвать болью сердце сейчас. Потом будет намного больнее.
Название: Притворяться, что не больно Автор: eddiedelete Пейринг: Донхэ/Ынхёк, Шивон/Ынхёк Рейтинг: R Жанры: Слэш, Ангст Предупреждения: ООС Размер: миди Описание: Так больно делить любимого человека с кем-то. Особенно если этот "кто-то" твой друг. Размещение: запрещено
Донхэ старается не дышать, медленно сползая по тонкой в мыльных разводах стене туалетной кабинки. Старается не дышать, чтобы не нарушать тяжелую тишину, которая и так имеет слишком много ненужных звуков – гулкое биение в висках, дрожь в пальцах, которые с диким отчаянием впиваются в грубую ткань толстовки, мелкие трещины в сердце.
Так больно знать, что с другой стороны стены так же навалившись, находится твой любимый человек, который сейчас принадлежит не тебе.
Так больно слышать частое прерывистое дыхание за тонкой деревянной перегородкой, которое срывается с пересохших губ. С губ которых срывается не твое имя.
Так больно делить тебя с кем-то.
Почему-то особо отчетливо представляется, как Шивон проводит языком по ярко выраженной скуле, как слизывает со светлой кожи выступившую испарину, как мягко целует. Забирается рукой под черную футболку с v-образным вырезом и нежно скользит по жилистому телу, которое отзывается на каждое прикосновение. Хёкки, наверняка, обнимает его за шею, чтобы вдохнуть дорогой одеколон в легкие, избавляя себя от запаха хлорки, но все равно морщится. Ему не нравится крепкий дубовый аромат. Поэтому Донхэ пользуется другим – слегка сладким, но не приторным.
Что происходит дальше можно даже не представлять, потому что раздражающие стоны отлично вырисовывают всю картину. Донхэ закрывает руками уши, продолжая сидеть на холодном кафельном полу и издеваться над собственным сердцем. Столько раз уговаривал себя не следить за ними, чтобы потом не притворяться, улыбаясь глазами, которые из последних сил сдерживают слезы. Собственное лицемерие противно до тошноты. Он ненавидит обоих, но молчит. Потому что, на самом деле, слишком сильно любит. Одного как друга, второго - всем сердцем.
Пожалуйста, хватит. Прекратите!
Во рту горький вкус меди. Донхэ облизывает губы. Оказывается, он искусал их до крови.
Копошение и стоны в соседней кабинке прекращаются. Но легче не становится. Потому что скоро этот кошмар повторится.
...
- Ты будешь доедать? – спрашивает Шивон, показывая на единственное пирожное, оставшееся на фарфоровой тарелке.
Донхэ отрицательно качает головой, продолжая пальцем листать фотографии с сенсорного телефона Шивона.
- Я на всех фотографиях какой-то уставший, - жалуется он после просмотра очередного неудачного снимка.
- Кстати, да. – Шивон задумчиво рассматривает пирожное, словно решает есть или не есть. Потом все-таки искушается и откусывает край суфле. – У тебя круги под глазами и вид потрепанный. Ты не высыпаешься?
Палец соскальзывает с сенсора и папка с фотографиями сворачивается. Донхэ никогда не дружил с техникой. Даже если это обычный телефон.
- Съемки отнимают много сил, - врет он, стуча по экрану и пытаясь найти нужную папку. Не высыпается - мягко сказано. В последнее время сон сокращается до двух часов. Сложно уснуть, когда в голове так много мыслей.
Донхэ пролистывает папки и взглядом цепляется за безымянную. Интерес перевешивает, он нажимает на «открыть». Сердце стремительно ухает куда-то вниз. Возможно, даже под ноги. Так легко раздавить.
Улыбающийся Хёкки...с дурацкой шляпкой на голове...смешно поджимающий губы...плачущий...корчащий забавные рожицы...Хёкки...Хёкки...Хёкки. Если бы у Фиши не было подобной папки уже в своем телефоне, он решил бы, что Шивон просто одержимый. Ненормальный. Помешанный на Ынхёке.
- Ты его так сильно любишь, да? – вырывается совершенно случайно. Осторожность распадается на части.
Шивон смотрит на Донхэ с подозрением и резко отбирает телефон. К счастью, Фиши успевает выйти из папки в основное меню.
- Ты о чем сейчас? – голос Шивона спокойный, но видно, что он нервничает. Слишком часто заглядывает в телефон, быстро перебирает пальцами по экрану. Характерный звук удаления. Как предсказуемо.
- Я о пирожном. Ты его так медленно смакуешь. – Донхэ улыбается, придавая тону веселые нотки. Он привык притворяться, поэтому лгать у него получается почти профессионально.
- Диета не позволяет мне часто наслаждаться сладким. – Шивон убирает телефон в карман и смотрит в окно кафе, в которое тихо барабанит дождь.
Донхэ тихо прикрывает дверь их комнаты, чтобы не разбудить спящего Ынхёка. В помещении немного прохладно, несмотря на то, что все окна плотно закрыты. Фиши подходит к кровати и, не раздеваясь, осторожно ложится на самый край, слушая, как в окно врезаются мелкие капли, сорванные с небес ветром.
Всю неделю идет дождь. Тучи посеревшие, выжатые до предела, нависают над городом и давят своей тяжестью на настроение людей. Донхэ ненавидит такую погоду, не любит осень с ее дождями и гниющими листьями, не выносит, когда холодный ветер пробирается через шерстяной шарф и скользит колючими линиями по телу. Осень прекрасна только в лиричных строчках, написанных поэтами, которые гиперболизируют ее до золотой очаровательной поры. А на самом деле, все серо, тускло и уныло. Солнца нет, а небо постоянно плачет, словно отражая слезы Фиши. В его глазах тоже дождь.
Хёкки бормочет что-то во сне и поворачивается к Донхэ спиной. Черная толстовка задирается на пояснице, оголяя полоску светлой кожи, которая кажется совсем прозрачной из-за света, заглядывающего в окно. Фиши прислоняется лбом между его лопаток, закрывая глаза. Пахнет прошлым вторником и хлоркой. Внутри цветами распускается приятное чувство, пусть и отдающее покалывающей болью в районе сердца, из-за того что на Хёке сейчас его одежда. Его любимая черная толстовка.
- Я не могу больше притворяться, - шепчет он, задевая губами шершавую ткань и обдавая ее горьким дыханием. Ладонью расправляет складки на толстовке, натягивая края до бедра. Обнимает, сжимая крепко-крепко. Будь его воля, никогда бы не отпустил.
Тело в его объятиях внезапно вздрагивает. Фиши чувствует на своих холодных руках горячие руки Хёка, слышит, как размеренное дыхание постепенно оживает.
- Ты обещал разбудить, когда придешь, - обиженно бормочет Ынхёк, переворачиваясь к нему лицом. Светло-карие глаза смотрят так открыто, словно незатронутые сном.
- Я только что пришел. – Фиши утыкается носом в изгиб шеи, царапая свою щеку застежкой от молнии. На коже Хёка еще свежие алые засосы, которые оставлены не им. И это просто невыносимо больно. Все равно, что залить тело горячим воском, дать ему остыть, а потом сдирать вместе с кожей.
Боль висит в где-то воздухе, грозясь упасть гильотиной между ними и наточенным косым ножом разрубить все под корень. В любви не должно быть нечетных чисел.
Почему-то так случается – открываешь себя для кого-то, а потом понимаешь, что открылся слишком глубоко. Огромный ров в душе заполняется пустотой, в которой так легко затеряться, с которой так просто слиться.
- Опять дождь? - спрашивает Ынхёк, зарываясь тонкими пальцами в жестких из-за осенней сырости волосах.
- Пожалуйста, не влюбляйся в него, – тихо шепчет Донхэ, наслаждаясь разливающимся теплом от макушки до пяток. Просит отчаянно, удивляясь, что не срывается в жалкий скулеж побитой собаки. Но все равно унизительно - просит же.
- Синоптики обещали сухую осень, - продолжает говорить Ынхёк, пропуская мимо ушей слова Донхэ. – Надоело сидеть в комнате.
- Помнишь, мы с тобой играли в ассоциации? – Донхэ давит на плечи Хёка и ложится сверху, удерживая свой вес на руках. Хёкки кивает. - На любовь я назвал тебя, а на боль…
- Пережить, - договаривает Ынхёк, продолжая цепляться взглядом за что угодно, но только не за глаза нависающего над ним человека.
- Я хочу поменять. Чтобы пережить любовь и больше никогда не сталкиваться с болью. – Пальцы с перебитыми костяшками, которые очень часто встречались с твердой поверхностью любых стен, проводят по засосам на шее, спускаются вниз к застежке, чтобы расстегнуть молнию. Донхэ прикасается губами к каждой отметине и присасывается. Больно, с несвойственным ему остервенением. Словно пытается стереть чужие засосы и заклеймить своими.
Мой. Только мой.
Хёк отстраняет его от себя. Отталкивает, как ненужную вещь. Или Донхэ нужно просто перестать преувеличивать.
- Мне больно, - говорит Хёкки, потирая мокрую шею. Кожа покрылась некрасивыми красными пятнами, видимо, Донхэ не заметил, как начал впиваться в нее зубами.
- Мне тоже, - Фиши поднимается с Ынхёка и садится на кровать. В окно заглядывает призрак солнца и освещает комнату блеклыми лучами. Но дождь не прекращается. Продолжает барабанить в окно. Хотя так даже лучше. Тишина невыносимее.
- Ты меня любишь? – в тыльную сторону ладоней вонзаются ногти в ожидании ответа.
Но Хёк молчит, а молчание в тысячу раз хуже простого «нет».
Жестяные пружины скрипят, когда Донхэ встает с кровати.
- Я хочу, чтобы ты отпустил меня, потому что сам я не в состоянии уйти, - он выходит из их общей комнаты, на удивление спокойно закрывает дверь и съезжает по ней вниз. Это входит в привычку – подпирать спиной деревянные и не только поверхности, потому что тело постоянно наваливается грузом отчаяния.
В дверь приглушенно ударяется подушка, потом вторая. Тихий плач в комнате отдается в барабанных перепонках свирепыми завываниями. Никто не говорил, что любить легко.
Донхэ просыпается из-за несильного удара по спине. Сонное тело от неожиданности отбрасывает на дощатый пол, когда дверь, под которой он спал, открывается. Фиши падает на колени и, к счастью, успевает выставить ладони перед собой – иначе ходить ему с разбитым носом. Разбитого сердца вполне достаточно.
- Ты здесь спал? – Хёк стоит на пороге с потерянным видом, с растрепанными волосами, по-домашнему уютный. На нем до сих пор толстовка Донхэ, на черной ткани которой залег пух от одеяла. Она ему немного велика, Фиши чуть-чуть шире в плечах, поэтому свисает рукавами, скрывая худые пальцы.
Донхэ больно видеть опухшее из-за беспокойного сна лицо, потяжелевшие веки со слипшимися ресницами и темно-синие круги под глазами. Белок разрисован красными веточками полопавшихся капилляров. Обычно каряя радужка кажется совсем черной, словно ее закрасили сажей. Донхэ, наверное, выглядит так же.
- Уснул нечаянно, - чуть осипшим голосом отвечает Фиши. Ноги и спина одеревенели, шею неприятно сковывает после неудобной позы. Надо же, даже не заметил, как провалился в сон.
Хёк топчется на месте, словно не знает, что делать. Потом, прикусив губу, решается и протягивает свою руку Донхэ. Фиши, не задумываясь, хватается за нее, как за последнюю надежду, и поднимается на ноги.
- Уже утро? – спрашивает он то, что первым приходит в голову. В коридоре нет окон, поэтому трудно разобрать какое сейчас время суток. А в голове до сих пор туманом расстилаются остатки сна, поэтому мысли путаются.
- Середина ночи, - Ынхёк скованно улыбается, продолжая держать в своей руке руку Донхэ. – Пошли спать? – не дожидаясь ответа, ведет в комнату, словно никакого недопонимания между ними пару часов назад не было.
На полу разбросаны вещи: обе подушки валяются у двери, мягкие игрушки, подаренные фанатами по всей спальне, одеяла и простынь свисают с кровати. Донхэ, смотря на этот бардак и чувствуя себя избитым собственными эмоциями, пытается вспомнить, когда два совершенно уравновешенных парня превратились в истеричек. Он отпускает руку Хёка, чтобы подойти к лампе и включить свет. И пусть за окном давно зажглись звезды, фонари и луна. Темноту Донхэ ненавидит еще больше, чем осень.
Хёк в это время собирает разбросанные им в приступе неадекватности вещи, раскладывает по местам игрушки, заправляет постель, застилая простынь на матрас.
Потом наступает момент, когда время останавливается. Полнейший ступор - становится до жути неловко. И это так неправильно. Раньше с Хёком было уютно молчать, даже если это звонок по телефону. Хёкки читал любимую мангу, изредка комментируя фразочки Луффи, а Донхэ смотрел футбол на иностранном канале с выключенным звуком, радуясь, что он сейчас не один. И пусть их разделяло несколько сотен или тысяч километров, пусть они большую часть времени молчали, чем говорили. На другом конце провода – любимый человек, его дыхание. Единственное, что было важно.
Воспоминания таких счастливых моментов впитываются в кожу безысходностью, потому что прошлое позади, его не вернуть, а будущее настолько мутное, что лучше не вглядываться. Все равно рябит перед глазами. О настоящем Донхэ старается не думать.
- Дождь закончился, - Хёк сдается первым перед пугающей тишиной.
Донхэ нерешительно подходит к нему и проводит пальцем по складке, залегшей глубокой морщинкой на лбу. Потом скользит по хребту носа и останавливается на желобке. Подушечкой большого пальца обводит контур губ.
У Хёка очень красивые губы, не четко очерченные, скорее с плавными спокойными линиями тонкой полосой. Обычно теплые, светло-розовые, немного измазанные бальзамом, чтобы не обветривались в холодную погоду. Сейчас же они потрескавшиеся, искусанная тонкая кожа покрылась сухой корочкой запекшейся крови.
Донхэ сокращает расстояние между ними и очень осторожно целует, словно боится, что ранки могут полопаться и раскрыться. Поцелуй становится более уверенным, когда Ынхёк отвечает, впуская в свой рот чужой язык, и обнимает Донхэ за шею.
Все закручивается в круговороте времени. Комнату снова охватывает беспорядок, потому что одежда летит в разные стороны, приземляясь на пол, на тумбочки и другую мебель, под ноги. Кровать привычно скрипит, когда два тела падают на мягкий матрас. Донхэ тут же покрывает поцелуями лицо Хёка, висок, глаза, подбородок, спускается к ключицам, обрисовывает каждую. Целует, целует, целует. Шея исцарапана, со следами недавних укусов, которые оставлены им в попытке стереть чужие отметины.
- Я не знаю, - выдыхает через силу Хёк, совершенно внезапно, каким-то непредвиденным катаклизмом.
Донхэ тут же откидывает временем на несколько часов назад. Он приподнимается и смотрит на зажмуренные глаза Хёкки. Ресницы дрожат, в уголках блестят слезы. Ты меня любишь?
«Я не знаю» - самый паршивый ответ. Двусмысленная неопределенность - либо использует обоих, либо кого-то просто жаль отпускать.
На губах рассыпается горькая обида из-за истертой до дыр любви. Донхэ скатывается с Хёка на самый край кровати. На полу валяется его толстовка. Он цепляется за нее пальцами, приближая к своему лицу, и утыкается носом в капюшон. Теперь она пахнет по-другому. С запахом хлорки смешивается теплое молоко и слезы. Такая гремучая смесь, противная до невозможности. Донхэ скидывает ее снова на пол.
- Уходи, - должно было прозвучать твердо, но в итоге очередная мольба. Фиши накрывается одеялом с головой, потому что внезапно тело пробивает озноб. Словно холод вгрызается не только в кожу, но и в кости.
Легким не хватает воздуха. Наверное, он сейчас действительно похож на рыбу, которую, перед тем как выбросить на берег, несколько раз штормом ударяет о скалы. Открывает рот, чтобы вздохнуть, но не может. Боль застревает где-то в горле.
- Ты меня любишь? - Я не знаю.
Лучше бы сказал - нет. По крайней мере, сердце бы не расцарапывало лживой надеждой, что когда-нибудь он ответит «да».
Утро по-прежнему пахнет осенью и промозглым одиночеством. Фиши просыпается в пустой комнате, в холодной постели, с ясным чувством потери, словно во сне ему отпилили руку или ногу. Поднимается с кровати, завернувшись в два одеяла – в свое и Хёка, чтобы открыть окно, впустить в комнату капли дождя и выветрить все ненужные мысли.
Старается не думать о Хёке, но ничего не получается. Как не думать о том, кто постоянно снится. В основном это обрывки прошлого, которые сейчас кажутся вырванными из сказки, слишком уж нереальные.
На этот раз во сне они только начинают встречаться. Сумасшедшая гонка двух сердец, когда оба стартуют одновременно, влюбляясь друг в друга, но не догадываясь еще, что финишируют необязательно вместе, кто-то может по пути разбиться.
Вспоминается счастье – непринужденное, обволакивающее своим теплом. Постоянно все делали вместе – оставались после репетиций, чтобы просто поговорить вдвоем, делили одну комнату на двоих, спали и просыпались в одной кровати. Потом было много новых ощущений – прикосновения, поцелуи, ласки. По часу приходили в себя, остывали под душем, постоянно меняли постельное белье и сами стирали свои вещи, потому что отдавать в прачечную было стыдно.
Из воспоминаний утраченного счастья Донхэ выводит оповещение об смске. Он находит свой телефон.
«Надеюсь, ты хорошо спал? У нас сегодня конференция».
Жутко хотелось послать Шивона, ответить чем-нибудь обидным, а потом удалить его номер, а свой телефон выкинуть в окно. Но вместо этого он просто успокаивается и отвечает, что выспался отлично и ставит дурацкий улыбчивый смайлик в конце, повторяя про себя, что Шивон - друг. Хотя настоящие друзья не предают.
…
В конференц-зале невообразимый гул, с каждого угла сыплются вопросы, вспышки фотокамер слепят глаза, несмотря на то, что Донхэ в черных очках. Чтобы в очередной раз не светиться на снимках с болезненно бледным лицом, он сидит, уткнувшись в лист бумаги, с заранее составленными вопросами и возможными на них ответами. Фиши не вчитывается в текст, редко когда отвечает, перевалив всю ответственность на Шивона, который, в отличие от него, вежливо и улыбчиво общается с корреспондентами. Что тоже жутко раздражает.
Когда конференция заканчивается, Донхэ первым покидает зал, даже не сфотографировавшись на прощание. Шивон пытается его остановить, удерживая за локоть, но Фиши, переусердствовав, отталкивает его ударом в плечо. Шивон – предпоследний человек, с которым он предпочел бы контактировать. Хотя это довольно проблематично, так как у них опять один гостиничный номер на двоих. Попросить отдельный кажется по-детски глупым.
Оказавшись в номере, он первым делом скидывает с себя пиджак и расправляет бабочку, которая атласной лентой сдавливает горло. Включает телевизор и садится на диван. Раньше Донхэ сначала бы позвонил Хёку, чтобы рассказать, как весело прошла конференция и как он скучает, хотя они не виделись от силы один день. Сейчас, конечно же, он этого сделать не может. Но все равно по привычке достает телефон и смотрит на немигающий экран. Так хочется, вопреки здравому смыслу, чтобы Хёкки позвонил, но... Телефон молчит. Сердце стискивает изломанной печалью.
- Мне пришлось отдуваться сегодня за двоих, - без упрека в голосе говорит Шивон, входя в номер. По-прежнему улыбаясь, садится рядом с Донхэ и откидывает голову назад, потирая виски. Потом выпрямившись, отбирает пульт из его рук и переключает на другой канал.
- Вообще-то я смотрел, - возмущается Фиши. В последнее время его достаточно быстро разозлить.
- Рекламу? – иронизирует Шивон, уставившись в экран, на котором идет какой-то фильм.
- Ты у меня теперь все подряд будешь забирать? – Фиши резко поднимается на ноги, ударяя друга по руке, так что пульт падает на пол. Он не конфликтер, но что-то в душе обрывается и рвется наружу. Так бывает, когда теряешь веру в друзей и уже не знаешь за что держаться.
- О чем ты?
Донхэ не сдерживается, скривив губы, отчего лицо становится напряженным, непривычно злым и некрасивым.
- Да ладно, хватит притворяться. Я все знаю.
Шивон подбирает пульт с пола и выключает телевизор.
- Не знаешь, - тихо говорит он, поднимая взгляд на Фиши, и уже повышая голос, добавляет. – Ты вообще ничего не знаешь! Он мне не нужен.
Донхэ застывает, когда слышит последние слова. Внутри все леденеет, глаза слезятся, словно вместо воздуха он вдыхает аммиак. Почему-то складывается такое чувство, что Шивон специально сейчас над ним издевается. Как в приюте бездомных животных - избитых доламывать до конца.
- Хватит врать.
- Я не вру.
- И зачем тогда это все?
- Мы были лучшими друзьями, пока он все не испортил, – тон Шивона такой будничный, непривычно инертный. Обычно таким тоном проповедники зачитывают последнее слово усопшему. У Донхэ начинает кружиться голова из-за непонимания происходящего.
- Да это тут причем? – раздраженно отзывается Донхэ, невольно вздрагивая, когда Шивон встает с дивана и подходит к нему. Наверное, Фиши ожидал всего – от драки с разбитыми губами и сломанным носом до девчачьих пощечин, но не этого. Шивон целует его, крепко прижимаясь теплыми губами к его пересохшим губам. Глаза Фиши раскрываются от шока, когда он видит в антрацитовых глазах друга бесконечное одиночество. У него были такие же, когда он узнал, что Хёкки ему изменяет.
Через несколько секунд Донхэ приходит в себя и отталкивает Шивона, делая два шага назад.
- Я устал притворяться другом, - сдавленная безысходность в его голосе заставляет Донхэ вздрогнуть еще раз. Все это до боли знакомо и он не может поверить, что Шивон испытывает те же чувства, что и он, проходит по той же истертой дороге, когда кому-то не нужен. Только его неразделенные чувства не к Хёку.
- Я видел его фотографии в твоем телефоне, - последний аргумент. Скорее для себя.
Шивон смотрит на него с таким искренним удивлением, словно всерьез не понимает о каких фотографиях идет речь. Потом, видимо, вспоминает и достает телефон из внутреннего кармана пиджака. Автоматически скользит пальцем по экрану и протягивает его Донхэ.
- Смотри сам.
Фиши берет из его рук телефон, на экране которого снова Ынхёк. Снова та папка.
- Да пролистай ты! – не выдерживает Шивон, когда Донхэ не двигается, словно парализованный.
Ногтем царапая сенсор, Фиши ведет вниз по экрану, только больше раздражаясь, потому что там одни фотографии Ынхёка. Сердце подпрыгивает и делает сальто назад, когда на экране высвечивается улыбчивое лицо Кюхёна, далее его стандартный безразличный взгляд, с выступлений на Immortal song, будничные фотографии. Следующим идет Итук-хён.
- Там все ваши фотографии. А то, что Хёк оказался первым просто случайность, - объясняет Шивон.
- Я думал, ты удалил эту папку в прошлый раз в кафе.
Шивон качает головой. - Другую. С тобой.
Донхэ ждет, что с секунды на секунду Шивон скажет, что пошутил. Но друг молчит, вцепившись в него выжидающим взглядом. Внутри зарождается колючий страх, причина которого еще не совсем ясна.
- Друзья так не поступают. А ты не такой святой, каким хотел казаться, да? - горько выдыхает Фиши, кидая ему в руки телефон.
- В любви нет святых, только посторонние.
- Я все равно бы тебя не полюбил..Ты же мой друг.
Шивон отрешенно пожимает плечами. - Хёк тебя тоже не любит, так что мы в одной лодке.
С самого начала Донхэ казалось, что это чертов любовный треугольник, где он, возможно, третий лишний. А в итоге, лишним является каждый из них.